Схватка

— Хорошо, что зашел. Редко видимся.

«Со мной-то ладно, — подумалось Юрию, — а с Любой? Что за жизнь на две квартиры?»

— Скоро будем чаще встречаться, — добавил Андрей. — Ухожу на творческие харчи. Сел за книгу, да что-то не клеится, концы с концами не сходятся. А все равно — решил… Перееду сюда — и подтянем пояс.

Он и так был тощ, как тарань. И совсем седой.

— А диалектика Семена, — напомнил Андрей, — рождена собственничеством. Суета сует, тысячелетние пережиточки плюс благоприятная почва.

— Я ему покажу почву! — И сам подивился неожиданно всплывшему сравнению: что-то общее было, незримая какая-то связь между Семеновой приспособленческой хваткой, беспечностью Шурочки и насмешливой снисходительностью Андрея — будто звенья едва прощупывающейся цепочки.

— Будет хмуриться, — сказал Андрей. — Ворчун я. Старею, наверное. А Семен твой — счастливчик, живет бездумно.

— Еще как думает! О себе только.

— Это и есть бездумно.

— Ты тоже, — подпустил шпильку Юрий, — не из особо активных. Литератор!

— Ради бога, не обольщайся.

— Уходим в сферу вечных истин?

У Андрея заострились скулы. Не отвечая, он попробовал свою болтушку, поморщился, покачав головой.

— Юра, Юра… Люди, разумеется, должны быть непременно такими, какими ты желаешь их видеть, прелестный максималист.

— Ясно. — Он все порывался возразить, собраться с мыслями.

Все-таки Андрей смущал его, цеплял некую потаенную струну, рушил душевное равновесие, вызывая на спор. В свое время перешли на «ты», но что-то оставалось от прошлого, чего он до конца перешагнуть не мог, чтобы взять верх, да и к чему он — верх? В нем жило щадящее чувство деликатности к бывшему лейтенанту. Они такие разные… И все-таки свои, родные.

— Много прожито, понято, — сказал Андрей, — самый раз положить бы на бумагу, осмыслить.

— Давай-давай, клади зло на лопатки. И о добре помни.

— Ну еще бы. Забудь о нем попробуй… Вот напишу про Сему, он, бяка, прочтет и исправится.

— Я не о том…

— Ты о точной позиции, верно? Правду надо писать — и вся позиция. Она и научит, и воспитает.

— Но ведь и автор не гарантирован, — прорвался наконец Юрий, — что у него-то слух абсолютный. А реальность в перспективе, а коллективный опыт?

— К сожалению, книжки пока что пишутся в одиночку. Или ты решил внести поправку, маэстро, надавить, нажать?

— А что, — нервно рассмеялся Юрий, — так вас, путаников.

— Во-во, в таком случае, как сказал поэт, вот вам мое стило… и сами себе аплодируйте.

— Аплодировать особенно нечему. Пишете, пишете. Море книг, а стоящая — редка.

— Видимо, мало жмете. — Андрей вылил болтушку в зашипевшую сковородку. — Как думаешь, не много молока?

Это уже была уступочка, приглашение кончить едучий спор. Юрия взвинчивала и вместе с тем забавляла эта манера Андрея желчно посмеиваться над самим собой. А уступочка тронула. И спор их таил опасность обжечься. Оба они будто прыгали у костра — кто выше.

— Зря ты злобишься, — вздохнул Юрий.

— Пододвигай кресло к столу… Зря. Должно быть, ты прав. Все когда-нибудь исчезает. Но, конечно, не бесследно.

— Ага, — сказал Юрий, — хочешь все же оставить след, пессимист?

— Не отрицаю. А при чем тут «пессимист»?

«А ведь это у него чисто профессиональное, — внезапно пришло на ум Юрию. — Видно, и вправду не дается человеку работа…» Юрий впервые задумался о самой специфике чужой, незнакомой ему профессии. Одно дело — неживая природа, и то с ней мозги свихнешь, а тут объект исследования — люди, с их силой и слабостью. Тончайший механизм души, тысячи оттенков. Быт, психика, социология. Поди отличи временные величины от постоянных, улови закономерность, правду факта, что истинно, а что миф. Можно ли здесь обойтись без понятия «точная позиция», так иронично прозвучавшего в устах Андрея! Все равно что оказаться посреди бурного моря без компаса. И эта простая, незамысловатая, найденная им самим правда ободрила. И, то ли оберегая ее, то ли не желая волновать Андрея, он решил не ввязываться в спор, не такая уж и тайна этот их костер — хворост горит, только и всего. Лезть в него очертя голову не стоит. Но и уклоняться негоже.

И он сделал первый шажок:

— Я понимаю, все не так просто. Правда всегда трудна. И не потому, что я эмпирик… или человек, не обладающий, как тебе кажется, широтой взгляда. Просто к жизни надо относиться серьезно, мир сложен, идет борьба, и она требует определенности. Это закон движения, от этого никуда не денешься.

Андрей, казалось, не слушал, занятый едой. Вдруг сказал:

— Может быть, может быть… Творчество — отвага. Своеобразный талант. А если его нет? — Он поморгал растерянно, будто с разбегу стукнулся обо что-то лбом. — Или не хватает знаний… Нужен ведь огромный комплекс знаний…

— Я вот думаю, — неожиданно для себя произнес Юрий, — в мире неспокойно. И как нужно нам быть твердыми… Понимаешь, а вдруг грянет? Чепуха, конечно, не верю я, земляне поумнели…

— Не волнуйся, за твою спину не спрячусь.

Юрий осекся, ему стало не по себе при мысли, что Андрей мог уловить в его словах упрек.

— Извини, ты меня не так понял…

— Да? Ну, спасибо за доверие… Хлопотун ты, однако. Все-то тебе кажется, что ты-один в поле воин, а зря. Мы свою преданность друг другу никогда не доказывали, слова были не в моде. Каждый делал свое дело молча, знал свое место. Надо будет, не стану ждать, когда позовут.

Юрий молчал, чувствуя, как горят уши. Поднял глаза и, увидев, что Андрей улыбается, только смог спросить:

— Ты чему?..

— Недавно от ребят письмо получил.

— Правда?! Тебя, наверное, по газетам нашли.

— Наверное… Бабенко с Политкиным на целине обжились, механизаторы. Чудаки… Вишневку прислали и сало. То, что мы с омлетом едим. Если, мол, в чем нуждаюсь, чтоб написал. И вообще: если что, только свистните — старая гвардия не подведет.

У Юрия вдруг защипало в горле, он на мгновение отвернулся. Потом с удивлением уставился в тарелку; она была пуста. Съел — и не заметил.

— Я тоже, — хихикнул Андрей, — это на нервной почве, так бывает. И что за чертовщина, как соберемся, так в спор. Нет бы поговорить, ну, скажем, о прекрасном поле, посудачить, как мужики на приволье… Да ты к наливке и не прикоснулся, давай омлетика подложу. Не волнуйся. Любе останется. А то еще приготовлю. Это ее еда, я-то мясо предпочитаю, а вот привык и к этому кушанью. Великое дело привычка…

— А где она?

— В женской консультации, потом, наверное, по магазинам рванет, тут уж их не остановишь. Ну, будем!

Густая сладкая влага на миг обволокла сознание, и — то ли в Юрии еще бродили слова о смысле жизни, то ли разговор о Любе обратил его в прошлое — подумалось о странных зигзагах судьбы. Ракитяны, высокая медсестра с брезентовой сумкой на плече — Любовь Дмитриевна.

— Надо же, — сказал он, — столько лет жили врозь, знать бы, что будете вместе, тогда бы уже поженились.

— А может, давно бы разошлись? Или тебе известен рецепт постоянства?

— Это дар природный… Или нет?

— Ну!..