Схватка

В конце дня Юрий позвонил диспетчеру, затем заготовителям и, не добившись толку, поднялся в приемную замдиректора по снабжению. Диван у дверей был набит ожидающими. Секретарша в седой короне выбивала на «Олимпии» дробь. Юрий прислонился к стене: он еще не окреп, в голове стоял легкий туман. Прошло не меньше часа, а очередь не убывала, и он все время почему-то оказывался последним, пока секретарша не поинтересовалась, зачем он здесь.

— Батюшки! Кто же с производства ждет очереди? Тут же все посторонний народ! Ну-ка… — И, подвинув остальных, распахнула начснабовский тамбур.

— Уладили? — спросила она, когда Юрий появился из кабинета.

Он кивнул. Поблагодарил и посмотрел на часы: половина шестого, смена окончилась полчаса назад.

На лестнице столкнулся с Любой.

— Привет ученым, — сказала Стриж. — Что ж ты не заходишь?

— Обожду пока.

— А то зайди сейчас…

— Успеется.

Он торопился к Шуре, уже не веря, что застанет ее. Не будет она ждать. И может быть, это к лучшему. Он вдруг с отчетливой ясностью понял бесполезность своей затеи.

Лаборатория пустовала. Лишь у верстака маячила сутулая фигура Надькина.

— А где Александра Васильевна? — Сейчас, когда предположение его сбылось, он заволновался, ожидая ответа.

— Может, домой, а может, в кино со всеми.

«Вот так, — подумал он, — вот и все».

С полчаса бродил по коридору, словно надеясь, что она откуда-нибудь появится, потом спустился вниз. Заводской двор был сиротски пуст. На серебристо-розовом от заката фонаре забыто голосил динамик:

Любовь нечаянно нагрянет, Когда ее совсем не ждешь…

Терпкий дух осенней листвы мешался с запахом бензина.

Снова поднялся в цех за плащом и тут увидел Шурочку, корпевшую за столиком у печи, — должно быть, подбивала дневной итог. Издалека видно было, как отблескивает зажатый в пальцах торопливый карандаш.

«Где же она была? Может быть, заходила в конторку звонить. Куда?.. Ах, не все ли равно».

Он медленно двинулся вдоль участка. Молча усевшись напротив, у кафельной загородки, уставился исподлобья в ее склоненное лицо с темным начесом на лбу. От напряжения затуманилось в глазах, с каждой минутой гасло волнение, весь он точно наливался злой, спокойной тяжестью.

Шурочка подняла голову. Все, зачем он пришел, мгновенно вылетело из головы, ничего не осталось, кроме тупой обиды.

— Молчишь?..

— Господи, какой тяжелый взгляд.

— А ты думала — мальчишка, все стерпит, так? — У него даже занемело в скулах…

Она снова уткнулась в тетрадь.

— Поговорить надо. О деле.

— Да-да, я сейчас, — она взглянула на часики, — минут на пять работы.

— Этой липы?

— Как знать.

«Вот оно что, задний ход. Все-таки общение с профессором не прошло даром». Внутри кольнуло, словно ворохнулся осколок.

— Шефу звонить бегала?

— Ты бы подыскивал слова…

— Простите.

Она склонила голову, отвела взгляд.

— Ну что ты психуешь? Относись ко мне как к другим, можешь? — И торопливо, с участием добавила: — Мне тоже невмоготу, когда со мной так… Уж очень жестко, устала я.

— От меня?..

— Понимаешь, устала. Полегче нельзя?

— Потом… может, и смогу, — вырвалось у него жалобно. — Пойми, мне тоже тяжко.

В глубине ее глаз словно бы оттаяло.

— Зачем ты с ним ушла? — Он спросил совсем тихо: кто-то еще оставался на сборке, и он подумал, что со стороны они, наверное, были похожи на двух углубленных в работу людей. — Зачем?

— Ну, просто так. Мог бы тоже с нами пойти. Проводить.

— В роли навязчивого болвана.

— Болва-ана… Даже не замечаешь, когда сам оскорбляешь!

— А та дурацкая сцена на кухне… Я все помню…

— Вот-вот, это уж тебе упрек. Как ты себя вел, ужас… Как будто я не могу поговорить с интересным человеком. Давно не виделись, что тут дурного?

«И только-то?»

Он пытался возразить, взвинтиться, тщетно бередя сердце. Его будто столкнули в липкую трясину, и он забарахтался, стараясь схватить за руку, рвануть за собой обидчицу.

— И ради этого ты так небрежно бросила меня? Как чужого, случайного…

Он поймал знакомо скользнувшую на ее губах усмешку, — может быть, ей нравилось его мучить.

— Зачем ты с ним? Говори!

— Ну проводил и ушел.

— Говори!

— Господи, даже не знаю, что сказать. Выдумать что-нибудь?

— Может, просто так, нарочно? — Он все еще цеплялся за ее ускользавшую руку. — Разыграть меня?

— Н-нет, что ты… Да!

— Что — да?

— Разыграть.

Что ей оставалось? А ему? Только верить. Должно быть, он тоже мог бы притворяться, играть чувствами, если бы не боялся их растерять.

— Ты сказал, что у тебя дело…

— Да… Я не стану подписывать приемку. Вот докладная на имя директора, мы с Петром ее подписали, твоя очередь.

Она даже не стала смотреть бумагу:

— Юр, это просто мальчишество.

— Подпишешь или нет?

— Ну, Юра…

— Совесть у тебя есть?

— Есть еще здравый смысл…

— Да? И спокойная жизнь.

— Мне не так уж легко живется… Не одна, слава богу, с ребенком… А помощи — шиш, он все своим старичкам помогает. Старичкам-мужичкам, понятно?! — Кажется, теперь она была взбешена по-настоящему. — А я буду влезать в эту бесплодную кутерьму? Сук под собой рубить? Но разве ты что-нибудь поймешь, эгоист! Я воспитываю человека!

— Ты бы поменьше тратилась на наряды… — буркнул он, окидывая взглядом ее отблескивающий свитер.

— У меня всего две смены да еще куртка кожаная. И на будни и на выход… Чулки порвались, опять думай. Ты от таких забот избавлен.

— А я думал, ты в Москву собралась. В театр куда-нибудь. На Таганку…

— Ну вот что. Хватит.

— Прости…

— Не хочу. Сначала всю перевернет, потом — прости. Это уважение, это твои чувства за толстой кожей, да?

— Ну, ладно, ладно. — Он подошел и робко погладил ее по плечу. Спохватившись, зашарил в кармане и растерянно стал совать ей в руку смятые бумажки. — Возьми, купи себе что-нибудь.

Она попыталась вывернуться, все еще негодуя:

— Оставь!

— Да возьми же, пожалуйста! Кто-нибудь зайдет, увидит сцену… Мне они ни к чему, лишние, я не женщина. Ну, прошу тебя.

Наконец она уступила и, поколебавшись, мельком чмокнула его в щеку, тихонько молвила:

— Спасибо.

— Я вправду решил, что ты в Москву едешь.

— Вообще, есть кто-нибудь, к кому бы ты меня не ревновал? Представляю себе жизнь. Ужас…

Неужто она верит, что у них будет жизнь? Сердце горячо встрепенулось: значит, Шурочка допускает, что они могут быть вместе! Ему стоило труда сдержаться, радость, нежность так и остались где-то в глубине души притушенным огоньком, что-то мешало ему быть прежним. А ведь он верил ей, хотел верить, иначе — хоть помирай. Господи, отчего люди не могут быть до конца откровенны друг с другом, словно боятся ясности, которая только и делает их людьми.