Схватка

— Вот вы как…

— Да! Хотя я и не вас имел в виду! Потому что речь идет о гибкости производства, о широком поиске, который, кстати, и обнаружит, на что оно способно. Потому что инициативу развернет, потому что неувязки, промахи и нарушения — все от закостенелости, от приглаженности… Низ ползет, значит, сверху надо держать — вот ваша тактика, а дело-то общее, не забывайте эту истину… Минутку, я еще не кончил… Что касается плана, он для меня — не икона. И чего он стоит, план, без качества? Это надо бы подсчитать. Теперь все!.. Как говорится, спасибо за внимание. — Только сейчас заметил грузно сидевшего сбоку, у стены, директора, седую понурую голову и брякнул под занавес: — А подписывать акт не буду. Это против совести.

Голова слегка дрогнула, похоже, что директор очнулся от дремоты.

— Прекрасно, — сказал он и потер переносицу.

— Очень даже, — сникнув, молвил Юрий. — Между прочим, незачем ломать копья. Можете легко обойтись без меня, просто исключить из комиссии. Можете вообще разослать заказчикам это сырье и мобилизовать штат дипломатов на борьбу с рекламациями, вы все можете… А мне стыдно, — он почувствовал комок в горле и оттого выдохнул еще злей, — стыдно, что я, «мальчишка», сижу здесь, среди взрослых, умных людей, и доказываю азы, потому что вы все можете!

— Не могу только заставить молодого члена партии подписаться в акте, — усмехнулся директор, — стало быть, не такой уж всесильный. Не жаль тебе меня…

— Жаль будет, если мы все останемся на бобах!

— То-то…

Он смотрел на Ивана Петровича во все глаза, еще не остыв от вспышки, с горько таявшим в горле комком… и не мог понять, что там у директора за покатым лбом, отчего он так рассеянно-насмешлив, во взгляде его что-то странное — любопытство, что ли?

— Так, — сказал директор, поднявшись и медленно ступая по комнате с заложенными за спину руками, грузный, в черном костюме с депутатским значком. — Пошутили — и хватит. Что вы все-таки думаете обо всем этом, Дмитрий Петрович?

Казалось, все трое устали от сумбурной стычки, у директора же и без того хлопот полон рот — день, как всегда, не из легких, надо было решать сотни вопросов, связанных с реконструкцией.

— Я думаю, если мы не сдадим новую разработку, с нас спросят. А кто будет отвечать?

— А кто ответит, если она начнет барахлить? — спросил Юрий.

— Спокойней, молодой человек, — поморщился директор. — Сдержанность — не последнее качество в споре.

— Ясно.

— Тогда поймите, — сказал Чугунов, взглянув на директора, — что это наша первая совместная работа с институтом. Первая ласточка, а мы ее подшибем на лету.

Юрий молчал. О чем еще говорить…

— Мы можем сдать работу, а ваши пробы продолжить, — после некоторой паузы, как бы размышляя вслух, произнес директор. — И институт подключим… Не откажут!

— Вы уверены?

Видимо, и директор не был уверен. И то, что он, явно понимая, что речь идет о принципе, тем не менее сознательно им поступался ради профессорского престижа — было небольшим утешением. Одержав победу и, так сказать, получив «зачет», Викентий Викентьевич вряд ли пойдет на поводу у завода в деле, которое он категорически отверг. Умоет руки на своей верхотуре — поди достань его. Зачем ему ставить себя в ложное положение, поддерживать им же забракованный вариант. К тому же новый вариант потребовал бы отдельного утверждения.

Директор не мог не понимать этого и едва ли считал Юрку наивным мальчишкой, но все-таки гнул свое. Должно быть, и впрямь дорожил наметившейся связью с институтом, не желал ее порывать. Или дело не только в этом? А в чем?

Больше всего Юрий боялся поддаться его мягкому, умиротворяющему тону, за которым вопреки здравому смыслу чувствовалась какая-то своя, непонятная правота, оспаривать которую было просто бессмысленно. Но странно — прежнего уныния почему-то не было, его сменило неожиданное спокойствие, и Юрий прислушивался к себе, не понимая, откуда оно взялось. Он все смотрел на рассеянно потиравшего щеки директора, а тот вдруг заулыбался.

— Правда, мы тут с Любой предприняли одну штуку, — неизвестно к кому обращаясь, сказал директор. — Не знаю, что из этого выйдет. Сегодня-завтра станет известно.

И как бы в ответ ему, робко, словно заикнувшись, задребезжал телефон.

— Вас. Секретарша, — сказал Чугунов, передавая трубку.

— Ага, — сказал директор в мембрану. — Правильно! В двенадцать будет звонить? Вот, — он выпростал из-под рукава курчавое запястье с огромными часами, — как раз буду. Ничего, ничего, никаких подтверждений, пусть подождет, понервничает. — Он положил трубку, широко расплывшись в неожиданно озорной улыбке, отчего раскосые глаза его превратились в две сияющие щелки, и, потирая затылок, совсем как нашаливший мальчишка, сказал: — На ловца, как говорится, и зверь… Вы, Юрий, не знаю, как вас по батюшке… Сергеевич? Если свободны, пойдемте со мной. Пока, Дмитрий Петрович, планерку отложим на вторую половину дня.

Они вышли и стали пересекать двор по асфальтовой дорожке, ведущей к заводоуправлению. Юрий впервые шел рядом с директором, беседуя как бы на равных, и ему казалось, что встречные оглядываются им вслед. И было немножко странно, что директор вдруг назвал его на «ты» и при этом даже чуть заметно притронулся к плечу, огромный, чем-то похожий на отца, который, бывало, водил его на летный парад и объяснял сложности пилотажа, а Юрка, задрав голову, смотрел то на исполосованное зигзагами небо, то на озабоченное лицо отца.

— Мы, оказывается, с тобой родственники, — сказал директор, — одного полка. Что ж ты молчал? От Стриж я узнал, случайно.

Ему просто было неловко напоминать о себе, мало ли кто с кем служил, и он лишь кивнул в ответ.

— В тот раз, на хуторе, тебя и ранило?

— Ага.

Они стали подниматься по лестнице заводоуправления, и директор неожиданно спросил:

— А что там у тебя за история с Чеховской?.. Извини, отвечать не обязательно.

— Это вы тоже от Стриж узнали?

— Нет, не от нее.

— Я так и понял… Удобный момент выбрал — стратег.

— Да, склоки не лучшая форма общежития. Пошла карусель — ставь крест на творческой работе. А ведь у вас это серьезно?

— У меня — да. Было… А у нее, видно, нет.

— Я не об этом. Я о деле. А что до личной жизни… Тут очень важно душевное спокойствие. Иначе все кувырком. И жизнь и работа. Подумай об этом.

— Постараюсь… А вот за дело обидно. — Он все еще не понимал, зачем его взял с собой директор, что задумал. — Заколдованный круг. Чтобы доказать свою правоту, нужны опыты, а чтобы получить разрешение на опыт, надо доказать правоту. И этим пользуются всякие прохиндеи…

— А мы боимся дать им по мозгам, верно? Иван Петрович боится.

— Похоже.

— А ты — нет? Храбрец, отчаюга.

Юрий промолчал, не понимая, куда клонит директор. Они вошли в кабинет директора.

— Между прочим, я в младые годы уже боялся. Не немца, который сидел в ста метрах, в дзотах, в броне — его надо было смять, — боялся просчета, боялся потерять людей. Только это чувство имеет, по-моему, какое-то иное название, ты призадумайся…

— А сейчас?

— И сейчас кое-чего боюсь. Боюсь, что вместо семи приборов из десятка, которые мы можем выдать сегодня, — а они ох как нужны — мы не выдадим ничего. Примем твою идею, пусть заказчик подождет год-два… Нет, так нельзя. Есть такое слово — целесообразность! Це-ле-соо-браз-ность, — раздельно повторил директор, — эко-номи-ческая! Это признак зрелости, когда человек может поступать целесообразно.