Схватка
Шрифт:
Сделав короткую паузу в своей речи, Байдар продолжил:
– Но если ты решишься атаковать сейчас, ларкашкаки, то боюсь, что при свете дня орусуты станут драться яростнее и нанесут твоим батырам гораздо большие потери. Не говоря уже о том, что осажденные вряд ли рискнут на вылазку. А значит, шанс захватить Чернигов без штурма мы теряем.
Батый чуть прищурил глаза, в упор разглядывая умника Байдара – после чего насмешливо бросил:
– Вижу, что Тенгри не обделил тебя мудростью, мой брат! Но быть может, он поскупился на внимательность? Скажи, ты действительно считаешь, что орусуты не возжелают сжечь пороки?
Однако начальник осадного обоза ничуть не смутился (разве что на мгновение) – и тут же вернул усмешку ларкашкаки:
– Я не успел поведать о том, мой хан.
Бату-хан хищно оскалился:
– Не бойся, брат мой. Туаджи уже отправился к Шибану. На подлость эмира Михаила мы ответим тем же – его батыров перебьют спящими, перерезав тем глотки в ночи.
Михаил Черниговский с трудом дождался вечера прошедшего дня, а последующей за ним ночью и вовсе не смог сомкнуть глаз – столь велико было его волнение.
Беспокойно отдыхала и вся стоянка русичей. Большинство ратников до последнего мгновения ничего не знали о готовящемся нападении на поганых. В задумку князя была посвящена лишь ближняя дружина из сотни гридей, оставшихся подле него в качестве телохранителей – так же, как и в волынском полку… Но тем не менее ратникам еще с вечера устроили баню и приказали одеться в чистое исподнее, да приготовить все имеющееся оружие и брони к бою. Кроме того, воев перед сном кормили очень легко – приказав отварить мясо, Михаил разрешил пить только горячую похлебку, чуть сдобренную мукой. Но запретил заедать ее лепешками и отправившейся в котлы бараниной – что также послужило важным предупреждением для ополченцев. Да, неизвестная татарам русская традиция мыться перед боем (еще далекими пращурами было отмечено, что раны на чистом теле реже воспаляются) не могла насторожить поганых – зато сами вои поняли, что дело идет к сече.
И скудная трапеза лишь укрепила русичей в этой догадке.
Правда, большинство ратников с тоской размышляли о том, что придется лезть на городские стены, ожидая штурма Чернигова. Но тем оживленнее, бодрее и даже воодушевленнее были выражения лиц воев, узнавших истинные намерения князя. По крайней мере, Михаилу Всеволодовичу так показалось в те мгновения, когда сотники и тысяцкие по его приказу принялись разворачивать против стойбища агарян пешее ополчение Галича и Киева, выдвинув вперед мужей с двуручными секирами.
Обсудив будущий бой, князья-родичи решили действовать следующим образом: на татарскую стоянку нападают ратники Михаила (вследствие чего Даниил решил еще немного подождать с передачей под его руку воев Галича), а сам волынский князь ведет своих людей к порокам. Но как только они пожгут их, так тут же повернут на стойбище. Если там еще будет идти бой.
Если нет – развернутся к Чернигову и попытаются в него отступить.
Ответ из города так и не пришел. Но принимая во внимание, что Мстислав мог все же не получить послания или же не поверил в него, Михаил Всеволодович все одно был уверен: когда начнется реальный бой, северяне в стороне не останутся. В худшем случае они хотя бы откроют ворота отступающим русичам. Князья, к слову, постарались также скрытно подготовить и обоз с харчами, надеясь первым ввести его в град.
Впрочем, оба они понимали, что без помощи из Чернигова вряд ли стоит рассчитывать на победу – и в случае чего, важнее все же будет спасти именно ратников, а не обоз с едой.
Но вот наконец-то настал миг, когда три полка русичей, старающихся двигаться как можно менее шумно (притом практически не переговариваясь), закончили строиться – и медленно двинулись вперед, каждый к своей цели. Михаил Всеволодович, ставший с конными гридями по правую руку от своих ополченцев, с нарастающим волнением смотрел, как медленно, но неотвратимо приближаются вои к стойбищу поганых, едва подсвеченных еще мерцающими углями
прогоревших костров.Пару раз в только-только начавшей рассеиваться тьме, уступающей еще густым, практически непроглядным со ста шагов сумеркам, ему казалось, что он заприметил какое-то движение на стойбище, отчего сердце князя начинало биться быстрее, тяжелее… Но то были или дозорные, или вставшие по нужде поганые – ведь лагерь татар по-прежнему мирно спал.
Не ожидая удара союзника…
Конечно, дозорные рано или поздно заметят приближающихся русичей, разбудят стойбище – но будет уже поздно. Русы ударят в сцепленные между собой телеги, разрубая могучими ударами секир деревянные дышла-сцепки, переворачивая возы, растаскивая их – и прорываясь сквозь получившиеся бреши. После чего, готовые и жаждущие боя, они ударят по только-только проснувшимся, спешенным поганым, чьи стреноженные кони мирно пасутся на окрестных лугах.
Уж без коней-то родовое ополчение степняков ничем не превосходит ополченцев-русичей! Скорее уж, наоборот, уступает им в ближнем бою, и сильно уступает.
Но что это?! Когда до стены «гуляй-города» ратникам Киева и Галича осталось всего с сотню шагов, Михаил Всеволодович вдруг увидел желтое пятно, поднявшееся над телегами. Оно дважды мигнуло и пропало – и тут же впереди раздался неожиданно резкий свист. А следом, практически сразу – хорошо различимый гул-жужжание… Захолодело в груди князя, уже понявшего, что происходит – а с губ его сорвался дикий вскрик:
– Щиты! Щиты поднять над головами!
Более опытные, бывшие в сражениях вои не хуже Михаила Всеволодовича разобрали в раздавшемся впереди свисте, а после гуле-шипении над своими головами (более похожем на шмелиное жужжание), звук полета срезней. Большинство их успело вскинуть щит и даже присесть.
В отличие от замешкавшихся товарищей или молодняка, в бою ни разу не бывшего.
Предрассветные сумерки огласили многочисленные крики боли раненых русичей – и повторный свист взмывающих в короткий полет срезней… А за ним звонкие, многочисленные хлопки – чем-то похожие на хлопки самострелов, только заметно более громкие. Мгновение же спустя над рядами наступающих ополченцев встал отчаянный крик ужаса – и дикие вопли тех, кто попал под удар коротких копий, отправленных в полет стрелометами поганых. Ведь их снаряды насквозь прошибают любые щиты – а следом и два, а то и три тела несчастных прежде, чем потерять убойную мощь!
И в довесок от виднеющегося справа леса послышался гул копыт многочисленных степняцких лошадей, стремительно приближающихся к пешим ратникам Галича и Чернигова. То были татарские всадники-лубчитен, намеревающиеся атаковать орусутов и со спины, и с правого бока, лишая ополченцев мужества внезапным ударом и отрезая им путь к отступлению.
К спасению.
Это было мгновение выбора – выбора, что определяет всю будущую жизнь! В том числе и ее продолжительность… Михаил Всеволодович ясно понял, что его воев ждали, что татары прознали о готовящемся нападении не иначе, как от перехваченных ими гонцов. Вон, и со стороны пороков уже также раздались все тот же свист да хлопки стрелометов, да скрип канатов камнеметов. И крики попавших под их удар волынцев. Вот сейчас его ратников окружат – и те побегут, обязательно побегут, истребляемые татарами. Но он-то еще может спастись! Верный Бурушка под седлом, выручит, вынесет из-под удара приближающихся поганых. Тем более, что его гриди могут направить своих жеребцов не назад, а вперед – туда, где поганых сейчас и нет, вдоль стойбища! Уйти, вырываться с сотней воев сквозь татарские разъезды, доскакать до дружины, ушедшей с Шибаном, предупредить гридей, чьи жизни в сече стоят куда больше, чем жизни ополченцев.
Да, это действительно важно успеть сделать!
– Полюд – бери десяток своих воев, прорывайтесь вперед, вдоль лагеря поганых, и скачите на полудень, вслед конному войску, ушедшему с татарами. Прорвитесь сквозь дозоры – любой ценой, но прорвитесь, хотя бы один гонец должен до воеводы Святослава добраться, о случившемся рассказать! Скачите!
Дробно застучали по земле копыта тяжелых жеребцов верного и послушного боярина, молча вскинувшего руку на прощание, а князь уже покликал другого: