Шведский стол

У него часто появлялось опасение, что он не тянет на роль Наташиного отца и Лизиного, хоть и бывшего, но мужа. Он гасил это чувство – водкой или прыжками с вышки «тарзан» в ЦПКиО. Вот и сейчас он на себя разозлился: «Жлоб! Сидел и подсчитывал, во сколько ему обходятся встречи с Наташей…» Злоба не уходила – услужливо предлагала напиться и перенести свидание с дочерью на завтра. Но он вспомнил, что Петрович, его бывший афганский командир, в конторе которого он теперь работал, завтра вернется с дачи, а это значит, что у него не будет возможности взять машину. Обозвав себя мудаком, он набрал номер телефона бывшей жены.

Наташа сидела за письменным столом в своей комнате и в пятый раз читала условие задачи по математике. Она не любила этот предмет, хотя ей нравились математические термины. Они красиво звучали, но мир, для которого их придумали, казался ей бесконечно скучным. Ей хотелось сочинить для этих сочных слов какую-нибудь другую реальность, поселить их в какой-нибудь сказке. Пусть бы там была принцесса Константа, чем-то похожая на саму Наташу, а при ней подружки – ехида Мантисса и добрая Координата, и еще толстая кормилица Кубатура и долговязый учитель танцев Перпендикуляр, ну и, разумеется, главный герой – искренний почитатель принцессы, храбрый рыцарь Логарифм, он же поэт. Пусть Логарифм каждый вечер появляется у Константиного замка, который, кстати, мог бы называться, ну допустим, Факториал… да, и пусть он появляется не просто так, а верхом на мускулистом коне по кличке Вектор, пусть прячется в саду под покровом узорной кроны клена, и ловит зыбкую, как волну, Константину тень, осторожно падающую на тонкую шелковую штору… Пусть подбирает слова, которые клен роняет в виде листьев, и сплетает их в венок сонетов, чтобы потом преподнести его Константиному отцу, и просить у него руки дочери. Короля, кстати, зовут Максимум, он правит страной, которая называется Бесконечность…

«Интересно, чтобы сказала математичка про мое мышление, если бы я рассказала ей эту сказку?» – подумала Наташа.

На прошлом уроке учительница поставила ей тройку, заявив при всех, что у нее явные проблемы с логическим мышлением, и что, если ее мама согласна, то математичка готова позаниматься с ней дополнительно. Наташа хорошо знала, что мама согласится на любые дополнительные занятия, но что в глубине души ей будет совершенно все равно, успевает Наташа по математике или нет. «Занимайся тем, что доставляет тебе радость, – часто повторяла мама, – это главное, а оценки не имеют никакого значения».

На тройку Наташе действительно было наплевать, но то, что учительница вовсеуслышание заявила, что у Наташи «проблемы», девочке не нравилось. И уж тем более она не собиралась решать эти проблемы при помощи дополнительных уроков. Она еще раз внимательно прочитала условие задачи. Слова снова никак не связывались друг с другом. «Почему я не понимаю? Ведь считать, делить, умножать я могу! Сколько угодно и без каких бы то ни было проблем!» – раздраженно подумала девочка и, чтобы убедиться в собственных математических навыках, решила выполнить какое-нибудь математическое действие попроще. «Нужно самой придумать какую-нибудь задачу!» – И в это мгновение, предлагая задаче условие, раздался телефонный звонок.

– Привет, папа… Да, хорошо… Конечно, хочу. Хорошо, как всегда, у канала Грибоедова… Ладно. Обязательно…

Ей почти тринадцать. Родители развелись около семи лет назад. С тех пор как она пошла в школу, она встречается с отцом два раза в месяц. Каждый раз отец ведет ее в дорогое кафе-мороженое. За шесть лет получается – двенадцать умножить на два умножить на шесть – сто сорок четыре порции. Сегодня она съест сто сорок пятую.

Наташа представила, как через несколько часов у нарядных дверей кафе остановится огромный «БМВ». Отец выйдет первым, в одно мгновение окажется с левой стороны машины, распахнет дверь и подаст дочери руку. Наташа заметит, как взгляд отца в этот момент попытается поймать реакцию свидетелей. От этого ей станет неприятно, но она постарается убедить себя в том, что ей показалось, что в ней просто проснулась бабушка, которая всегда была чрезмерно строга к отцу… А потом Наташа будет изображать увлеченное поедание мороженого, желательно нового сорта.

Наташа очень любила отца, не очень любила мороженое и совсем не любила те два дня каждого месяца, когда отцу выдавали жалованье. Слово «жалованье» состояло в явном родстве со словом «жалость», а им обозначалась та теплая влага, которую вызывали в Наташиной душе бездомные кошки и собаки. Эта теплота не была неприятной, но от нее хотелось поскорей избавиться. «Жалованье» было отцовским словом, так называлась плата за его труд, исчисляемая в некой сумме. Из этой суммы он кроил свою жизнь, главным удовольствием которой были их посещения дорогой мороженницы. Они всегда встречались в районе пятнадцатого и тридцатого числа каждого месяца, но не строго в эти числа, потому что для того, чтобы программа была полной, требовалось соблюдение еще одного условия – шеф должен был отпустить отца с работы пораньше и оставить ему эту огромную монстрообразную машину, катание на которой Наташа очень любила. Как думал отец.

Он говорил ей, что работает телохранителем. Раньше она в это верила, ей это даже нравилось. Теперь она стала старше и понимает, что отец – простой водитель. «Шофер с образованием», – как говорит Наташина бабушка.

А у Наташиной мамы, по словам той же бабушки, помимо образования, есть еще талант, энергия и воля. И жизнь ее – жизнь модной и востребованной художницы – наполнена необыкновенными событиями, а для оценки ее работы существует гордое слово «гонорар».

Они были очень разными, ее родители. Наташа знала, что они никогда больше не будут жить все вместе. Она этого и не хотела. Ей вообще было легче общаться с отцом и матерью поодиночке. Иногда они ее сердили, каждый по-своему.

Наташе всегда было неприятно видеть, как отец вытягивает шею, проверяя не покусился ли кто-нибудь на доверенное ему транспортное средство. Иногда ей еще казалось, что отец тайком «ловит» производимое впечатление. А вот мама никогда ничего не ловила, зато Наташу иногда очень раздражала мамина независимость. Ей казалось, что мама совершенно свободна от всего, и от самой Наташи в том числе. Она обижалась, не разговаривала с матерью, на неизбежные бытовые вопросы отвечала односложно, как бы тестируя, когда же мама начнет всерьез о ней беспокоиться. Мама же только подтрунивала: «Наташка, у тебя, кажется, начался пубертатный период». В ответ Наташа готова была стены крушить от злости.

Правда, потом те же самые стены помогали ей маму прощать. В дом приходили новые друзья и начинали стенами восхищаться. У них дома дело было не в дороговизне, вернее, не только в ней. Дело было в том, что мама умела ставить ударения. В терракотовой прихожей, к примеру, на гранитном полу стояли два огромных старинных сундука каурой кожи, обитые медными лентами, с хитрыми замочками, и лежала гора разнокалиберных шляпных коробок. В никелированной кухне-столовой в стиле «техно» над столом на стене висел стул с медными шашечками заклепок, вполне заурядный старый стул, на котором запросто могли сидеть первые хозяева квартиры, жившие здесь лет сто тому назад. Вот только в спинку стула, как в раму, мама вставила свою собственную картину, изображавшую воображаемых первых хозяев, сидящих на таких же стульях и откушивающих завтрак. В большой дубовой гостиной, служившей одновременно библиотекой, мама устроила подиум для книг, оградив его перилами из крепких, совершенно естественных дубовых веток. А в ванной на мозаичную плитку, которая имитировала серый, чуть тронутый эрозией времени камень, повесила старую стиральную доску, странную такую штуку – неровно сизая волнистая металлическая поверхность в деревянной рамке на ножках. Дерево такое совратительно мягкое, что Наташе хотелось выцарапать на нем «Владик – дурак». Хотя Владик – одноклассник, сосед и сын маминых друзей – был круглым отличником и даже вел на телевидении детскую передачу. В Наташиных поклонниках он ходил с первого класса. Ему, кстати, больше всего нравилась Наташина комната. Там стояла строгая белая мебель, обязывавшая соблюдать порядок, стены тоже были белыми, но на одной висели четыре пустые рамки разного размера и цвета – черная, желтая, синяя и зеленая, а на другой, напротив рамок – четыре скрипки: взрослая полноразмерная, три четверти, половинка, и крохотная четвертушка. И единственный смычок, древко которого было выкрашено красным. «Каждый человек, Наташка, слышит собственную музыку, видит собственные цвета и собственной кровью рисует собственные картины», – сообщила Наташе мама. «Каждый человек, Владька, слышит собственную музыку, видит собственные цвета и собственной кровью рисует собственные картины», – сообщила Наташа Владьке. С тех пор Владька был убежден, что вся музыка, которую он сочинит, и все картины, которые нарисует, будут посвящены Наташе.

Наташа не была красавицей-школьной-примой, но ее всегда помнили – прямые длинные светлые блестящие волосы и открытое лицо с выразительными зелеными глазами. Она была похожа на отца. На этом строилось ее самое первое воспоминание.

Ей лет пять, она уже что-то понимает. Мама и отец смеются, и она смеется вместе с ними. К папе приходят большие громкие люди с веселыми погремушками на одежде, они повторяют какое-то воронье слово «Кандагар», а папа говорит что-то про маму, а они ему про то, что Наташа – это просто его копия. Так хором и повторяют: «Копия, копия…»

А потом люди расходятся, и кто-то перед уходом подбрасывает ее к потолку. Папа обнимает маму и говорит, совсем как в сказке: «Поеду-ка я на охоту за окорочками, а то у нас опять в холодильнике пусто». – «Мы с тобой», – отвечает мама, и они садятся в большую красную машину, катаются по городу и громко поют песню про горную лаванду. Иногда к ним подсаживаются незнакомые дяди и тети, они везут их туда, куда те прикажут, и тогда поет одна Наташа – и все смеются, включая незнакомых дядь и теть. А машина у них очень хорошая и недорогая, папа ее так и называет: «копейка». Но она быстрая-быстрая, катится по улицам, как монетка по полу. А еще они покупают мороженое, она сама покупает, протягивая тете какую-то синюю бумажку. И они его едят, громко хохоча и пачкая одежду…