Сигнал бедствия
Шрифт:
— Шальная! — волнуясь, крикнул Снесарев. — Ну шальная же! Ведь не дойти сюда! В воронку! Скорее в воронку! — Он распахнул дверь.
Громко кричать Снесарев не мог — он закашлялся, схватился за горло.
— Постой! Ганька крикнет. Ну-ка! — сказал Пахомыч.
И Ганька пронзительно завопил:
— Лежи! Не вставай!
Прошла томительная минута. Ганька заметил, что термос пошевелился.
— Лежи! — опять заголосил он.
Артиллерист-наблюдатель, стоявший в стороне и что-то незаметно мастеривший, подвинулся вперед и метнул к тому месту, где виднелся
— Зацепи его за ручку! За руч-ку! Мы потащим! — неистово закричал Ганька. — Зацепи-и!
— Эх-х! — вздохнули все разом.
Крючок упал метрах в десяти от сугроба.
— Оставь его там! Оста-вь! Не ходи сюда! — надрывался Ганька.
Все отошли от двери и столпились возле пролома в стене, сквозь который особенно хорошо был виден этот угол двора. Сорок или пятьдесят метров были сейчас неодолимы.
— Ганька, — сказал артиллерист-наблюдатель, — крикни погромче, чтоб укрылась за трансформаторной будкой. Там тише.
— Ползи за трансформатор! За транс-фор-ма-тор! Брось бидон!
— Ползет, ползет, — шептал артиллерист. — Так, так… Н-ну…
Надя скрылась из виду. А солнце все еще играло на стенке термоса.
Обстрел продолжался. Открытое место заволокло дымом. Ветер, поминутно менявший направление, нес его то в сторону канала, то назад. На мгновение становилось светлее, потом опять заволакивало подходы. Ударили почти сразу два или три тяжелых снаряда. В цехе жалобно зазвенели железные перекрытия.
— В самое время она ушла… — сказал Пахомыч. — Нет ли закурить?
Махорка у всех кончилась. Пахомыч стал пить из огромной кружки остывшую воду. Он отвернулся, чтобы скрыть слезы, вдруг закапавшие по его бороде, и отчаянно выругался. Тут он вспомнил, что рядом стоит Ганька, и досадливо махнул рукой.
— Да что это такое! — кричал он, топая ногами. — Почему он нас держит? То не дает работать, то голодными держит. Долго так будет? Я спрашиваю: долго так будет?
В эту минуту он, всегда такой оживленный и бодрый, казался старым и беспомощным.
Выглянув в пролом, Ганька сказал:
— Опять кто-то идет.
Пахомыч посмотрел в ту сторону:
— Господи, неужели Лабзин?
— Он! Журавль!
Лабзин, таща за собой салазки, падал в снег, полз, перебегал. Потом, низко пригнувшись, он стал толкать салазки вперед. Так он дотащился до цеха и прислонился к стене, тяжело дыша:
— Принимайте! Эх, ложки-то я забыл! А хлеб — вот…
Термос был наполовину пуст, корпус пробило осколком. Остатки супа обледенели. Их растопили в котелке.
— Второй раз я эту девчонку уже не пустил! — смущенно говорил Лабзин. — Все-таки я когда-то строевой был. Для меня обстрел — тьфу!
Все расхохотались:
— Обстрелы — тьфу, только переползать не любишь?
Лабзин нахохлился, потом улыбнулся и вздохнул:
— Нет, не люблю. Меня от этих снарядов всего выворачивает, прямо больной становлюсь.
5. «Понтонеры»
Дней на десять установилось удивительное затишье. Снаряды пролетали где-то вдали. Они уже почти не мешали работе.
Но
вскоре поздно ночью за Снесаревым прибежал Пахомыч. Он отчаянно заколотил в дверь:— Вставай, беда!..
Они понеслись через темные дворы. Снесарев почувствовал, что в воздухе тянет гарью. А потом он увидел мгновенно взметнувшееся пламя. Сбоку мелькнули силуэты людей. Это была аварийная команда. Возле цеха кого-то укладывали на носилки-полозья.
— Ну что? — спросил Пахомыч.
— Кончается… — негромко ответили из темноты.
— Сторож тут стоял, когда ударили, — торопливо объяснял Пахомыч. — Вот его и задело.
Опять в стороне мелькнули отблески пламени.
— Снегом, снегом забрасывай! — кричали там. — Кидай снег с крыши!
В отблесках огня Снесарев увидел сорванную с петель дверь цеха. Вбежав внутрь, он споткнулся и едва удержался на ногах. Снесарев и Пахомыч, окликая друг друга, стали осторожно продвигаться вперед.
— Сначала в тот склад ударило, — задыхаясь, говорил Пахомыч. — Ветошка загорелась. Зря не вывезли ее, вся промаслена… Потом еще куда-то ударило, потом три влепило сюда. Подряд три, подряд!
Снесарев направлял во все стороны лучи фонарика. У него сжималось сердце. Даже в этом слабом, неверном свете он увидел, что разрушения были большие. Сварочные аппараты, недавно установленный здесь болторезный станок — все лежало в обломках. На ребро свалился тяжелый верстак.
Сразу стало понятно, что эти три снаряда отодвинули работу далеко назад, почти к тому давнему дню, когда матросы, присланные адмиралом, расчистили площадку.
Утром у заводских ворот Снесарев встретил адмирала и Ваулина. Снова был осмотрен цех. Света, который падал сквозь широкие пробоины, было достаточно.
— Точно ли у вас известно, куда падали снаряды? — спросил Ваулин.
— Нет, — ответил Снесарев, — систематических наблюдений мы не вели. У нас есть только приблизительные данные.
— За все время?
— За последний месяц они точнее.
— Ну, давайте и приблизительные и точные…
Ваулин сидел над планом завода. Он делал на нем пометки цветным карандашом. Весь лист покрылся синими и красными кружками. Возле многих кружков были проставлены даты. У других кружков, где стоял вопросительный знак, сведения считались недостоверными. Так были отмечены те места на территории завода, где разорвались снаряды.
— Может быть, тут и есть своего рода закономерность, — сказал Ваулин. — Но вывод делать еще рано. И наблюдения надо вести тщательно. Можете вы поставить дело так, чтобы точно обозначался день и час падения снаряда?
— Думаю, что удастся.
Адмирал в раздумье глядел на план завода.
Совещание длилось долго. Утром пришла группа матросов. В ней было больше людей, чем в прежней. Матросы стали приводить в порядок другую площадку. Между двумя площадками проложили дорогу. Решено было работу, насколько удастся, дублировать. Всегда будут стоять наготове грузовики. В случае опасности грузовики увозят самое ценное. Часть людей отправляется с машинами, другие немедленно уходят в укрытие.