Sindroma unicuma. Finalizi

За тонированным колпаком мелькали перелески. Скоростной поезд мчался в направлении Моццо, а я обессиленно привалилась к Мэлу - вспотевшая, растрепанная, с расстегнутой кофточкой. Боднула его в подбородок и потерлась щекой о небритость. О, прямо дрожь по телу! Хоть начинай заново.

– Знал, что тебе понравится, - сказал Мэл, погладив зачаточную бородку.

– Очень нравится. Болит?
– показала на пластырь, выглядывающий из-за рубахи.

– Нет. Я получил приличную порцию анестезии, - ухмыльнулся Мэл, переведя взгляд на мои губы, и я зарделась.

Надеюсь, машина не сильно раскачивалась. Ведь не спишешь же ритмичную тряску на колыхание поезда, который едет так, будто стоит на месте.

Так мы и прообнимались полураздетые, до приезда в Моццо, и я рассказывала Мэлу, как протекали дни в стационаре. После слов Царицы пребывание в институтском медпункте виделось в другом свете, и мои обиды на невнимание и равнодушие Егора казались теперь мелочными капризами.

– Что это?
– Мэл взял прядь моих волос.
– Я еще в общежитии заметил, но решил, что показалось. Ты пестрая, как Мак. Не пойму, покрасила волосы?

– Ну да, - поспешила признаться, побоявшись сказать правду.

Хорошо, что к отрастающим волосам вернулся их прежний цвет, но о подкрашивании седины я забыла, понадеявшись на стойкость краски, купленной у Вивы. Никто не заметил, а Мэл умудрился разглядеть три белых волосинки.

– Если хочешь, перекрашусь, как было, - предложила с замиранием сердца.

– Даже не знаю, - перебирал он пряди.
– Тебе идет пестрота.

Нет уж, не буду ждать, когда краска слезет, чтобы предстать перед Мэлом молодой старухой. По приезду на курорт обязательно наведу порядок на голове.

А в Моццо случилась загвоздка. До места назначения нас провожали аж четыре машины депов*. Наверное, отец Мэла боялся, что в любой момент я передумаю и опять сбегу. Соответственно, и до правительственной лечебницы подобрался паровозик из пяти электромобилей. Однако Мэл вознамерился ехать в другую сторону, в то время, как мне определили место рядом с незнакомым охранником с бычьей шеей.

Не нужен мне никто. Мэл - прекрасный водитель и довезет, куда требуется.

– Мне надо туда, - показал он на авеню.
– Не волнуйся. Будем встречаться, созваниваться.

Где-то я уже слышала эти слова и ни на миг не поверила в их правдивость. Соглашусь, а Мэла незаметно выдворят с курорта, пока меня нет рядом, и отправят в столицу.

– Нет, - вцепилась в него с навернувшимися слезами.
– Вместе или никак.

Мой вид говорил достаточно красноречиво, и охранники с кем-то созванивались и чего-то ждали, пока, наконец, не был дан сигнал, и кавалькада мобилей покатила к лечебнице, причем в третьей машинке ехали мы с Мэлом, и я прижималась к нему, поглядывая на отдыхающих. Смотрите, с каким трофеем возвращаюсь обратно! С моим мужчиной.

Вышколенный персонал лечебницы сделал вид, что никто особенный не пропадал этой ночью из охраняемого элитного заведения. Администратор искренне улыбался, здороваясь, и пожал руку Мэлу.

Эр появилась с грузным топотом, чтобы как следует отчихвостить за убитые нервы и посаженное сердце, но увидев мою блаженную физиономию, махнула рукой. Все равно я не прониклась бы нотацией и не раскаялась. Не сегодня.

И опять мне пришлось выдержать бой.

– Я никуда не денусь. У меня комната на третьем этаже, - объяснял Мэл, стоя на пороге "Апельсинной" и пытаясь высвободить руку из моей хватки.
– Будем встречаться...

И созваниваться. Нет уж.

– Эва, здесь приличная здравница. Нас не поймут, - уговаривал он, вытирая мои слезы.
– Это сложно. Пожалуйста, не плачь.

В конце концов, Мэл сдался.

– Но только на одну ночь. Рано утром уйду к себе.

Он задержался в "Апельсинной" на все время, что мы прожили в Моццо. Ведь когда женщина чего-то хочет, она добивается этого любыми способами.

И мы стали жить во грехе.

Об этом знал персонал лечебницы, и наверняка знали Мелёшин-старший и мой отец, читавшие рапорты и отчеты. Не сомневаюсь, что о возмутительных отношениях судачили высокопоставленные курортники, но никто не тыкал ими в лицо ни Мэлу, ни мне.

Мэл поступил как мужчина. По факту. Ни разу не сказал: "Может, передумаешь?" и не разубеждал в неприличности совместного проживания.

А я... Разве можно считать грехом счастье, переполнявшее меня?

И все же счастье имело привкус вины. Рассказ Царицы, всплывавший в памяти с завидной регулярностью, возвел Мэла на пьедестал героя, не опустившего руки в отчаянной ситуации, когда всем прочим думалось, что выхода нет. Недостатки Егора казались мелочью и меркли перед Поступком, совершенным ради меня.

Я разгадала намек проректрисы, воззвавшей к пониманию. Мэл рискнул вызволить мое сознание из небытия не ради долга, денег или известности. Он не требовал заверений в вечной признательности и слюнявых благодарностей. Он не потерпел бы заискивающего преклонения и угождения его капризам. Мэл ни разу не обмолвился об ашшаваре* и в разговорах обходил стороной дни, проведенные в стационаре и в госпитале. Определенно, его тяготил нимб, и меньше всего Мэл хотел, чтобы я полировала символ святости, начищая до блеска.

Если бы не характер Мэла, действовавший на меня отрезвляюще, я ослепла бы от света его неординарной личности и скатилась в рабское почитание без собственного мнения. Ибо характер Мэла изменился, но незначительно.

Мэл оказался не таким уж чистюлей и аккуратистом. Он забывал открытым тюбик с зубной пастой или бросал мокрое полотенце в кресло. Или разбрасывал одежду по комнате. Или после душа оставлял коврик в ванной плавающим в луже воды.