Синее на золотом

Ош посмотрел на него, взял бумагу и сломал печать. Это был приказ о назначении генерала Лазара Оша главнокомандующим Мозельской армии с неограниченными полномочиями. Документ был заверен по всем правилам, разве что дата на нем была проставлена на неделю вперед.

– И раз уж мы начали читать важные бумаги, – добавил Кассандр, вытаскивая из внутреннего кармана какой-то сложенный вчетверо листок, – то вот тебе собственноручное признание дамы, которую взяли в этом самом замке маркизы де Доль. Как ты помнишь, она и ее друзья догадались, что твоя ненаглядная Амелия – шпионка, и приперли ее к стенке. В страхе она наговорила им много чего интересного, только вот тебе почему-то не пожелала это повторить! Читай!

Луи положил приказ на стол и принялся читать бумагу, которую Тереза написала под диктовку Кассандра. Она содержала в себе подтверждение слов, которые священник сказал молодому человеку об Амелии, – что она была шпионкой, что действовала по приказу Сибулетта и передавала республиканцам все сведения, которые ей удавалось узнать, а также следила за республиканским генералом.

– Почему я должен верить всему этому? – спросил Луи, изо всех сил пытаясь сохранять спокойствие.

– Вовсе не должен, – парировал священник. – Просто пойди с этой бумагой к своей даме сердца, спроси у нее, верно ли, что она не Амелия фон Хагенау, и посмотри на ее лицо. Ты и сам все увидишь, мой мальчик. Она, конечно, умна и хитра – иначе я просто не взял бы ее на службу – но не настолько.

Он сердечно улыбнулся Ошу, вышел из комнаты, покинул замок и в отличном настроении отправился на поиски Армана де Бельфора, которого нашел в кабачке с кораблем на вывеске. Арман пил дешевое вино и сразу же отставил стакан, когда завидел священника.

– Хочешь, я составлю счастье твоей жизни? – без обиняков спросил Кассандр. – Я же знаю, почему ты остаешься в Онскоте. Это из-за нее, да?

– Вас это не касается, – возразил шевалье.

– Значит, тебя не касается то, что некая особа скоро останется одна, – вздохнул священник. – И некому будет ее утешить.

– С чего вы взяли, что Ам… что она останется одна? – мрачно спросил Арман. – Насколько мне известно, они собираются пожениться.

– Вот как? И от кого же тебе это известно?

– От Евы.

– Что ж, служанка лучше госпожи знает, где ее счастье, – со смешком промолвил Кассандр. – Только меня сильно удивит, если свадьба состоится.

Арман поглядел на его ухмыляющуюся рожу, положил на стол потрепанный бумажный ассигнат – уплату за выпивку – и быстрым шагом двинулся к выходу.

А в саду онскотского замка Луи подошел к Амелии, которая сидела на скамье в нескольких шагах от колодца. Возле ее ног крутился Разбойник.

Заметив Луи, который приблизился стремительным шагом, Амелия улыбнулась, и при виде этой лучезарной улыбки он на мгновение растерялся. Но он тотчас же вспомнил, что она все время обманывала его, и его охватила злость.

– Когда ты уезжаешь? – спросила она, поднимаясь с места. – Я рада, что ты пришел попрощаться.

– Мы должны поговорить, – отрубил он, и тон ей не понравился. Она сразу же перестала улыбаться.

– Поговорить? О чем?

– О тебе.

От него не укрылось, что на ее лицо набежало облачко. «Он знает», – подумала она. Знает, что принцесса – вовсе не детское прозвище, а ее настоящий титул; пусть ее муж вовсе не был богат, но он принадлежал к одной из самых родовитых семей Германии. И она предвидела, что, хотя Луи – человек прямой и открытый, все эти подробности и громкий титул вызовут у него неприятие. Она-то знала, что все это условности, но для него они имели совершенно иной смысл, чем для нее.

– Это правда? – напрямик спросил он.

– Что именно?

– Ты вовсе не Амелия фон Хагенау, – выпалил он с ожесточением, которое было ей совершенно непонятно. – Потому что настоящая Амелия давно умерла!

– Да, от оспы, – ответила она. – Но послушай, Луи…

Она сделала к нему движение, но он отдернулся.

– Так ты все время лгала мне! – вырвалось у него. – Все время! Боже мой!

– Хорошо, я тебе лгала! – уже сердито проговорила она. – Но какая разница, кто я на самом деле? Разве это что-то меняет?

– Меняет, – возразил он, глубоко оскорбленный упорством, с которым она делала вид, что ничего особенного не произошло, что то, что она шпионила за ним по заданию Кассандра, пустяк, мелочь, не стоящая внимания. – Потому что я больше не могу тебе доверять. Я не знаю, любишь ли ты меня на самом деле и любила ли вообще… или ты просто хотела использовать меня в своих целях, потому что тебе так было нужно!

– Это неправда! – крикнула она, и Луи понял, что его слова задели ее за живое. – Я клянусь тебе, что это неправда!

Разбойник насторожился. Ему не нравился оборот, который принимал разговор, пугали странные интонации голоса молодой женщины, и он мяукнул, словно пытаясь призвать говорящих успокоиться. Но его никто не слышал.

– Вот как? Разве я могу верить твоим клятвам? – Он смотрел ей прямо в глаза, и она растерялась, чувствуя, что происходит что-то непоправимое, что-то, что ломает все то хорошее, что им удалось создать из пепла и руин этой страшной войны. – Скольким ты клялась до этого, Амелия? И что, ты не предавала их, как предала тех людей, которые считали себя твоими друзьями?

И тут – как ей показалось – она поняла. Все было просто, ужасающе, оскорбительно просто. Он ее разлюбил. Вот чем объяснялись эти разговоры о ее настоящем имени, о недоверии, о предательстве. Урожденная фон Мейссен многое могла стерпеть, но не последнее обвинение. Гордость ее была слишком сильна. Очень медленно она опустилась обратно на скамью. Когда Оливье ударил ее по голове, она получила серьезное сотрясение мозга и теперь почувствовала, как у нее начинает мучительно ныть затылок.

– Я не желаю разговаривать об этом, – отрезала она. – Довольно. Можете думать обо мне что хотите, я все равно не могу вам этого запретить.

Это был конец. Она опять говорила ему «вы»; и если бы не это короткое, злосчастное слово, он бы, наверное, бросился к ее ногам и умолял бы простить его. Потому что на ее лице отразилось такое смятение, такая боль, такая душевная мука, что ему невольно сделалось стыдно. А Амелия смотрела мимо него и думала только об одном – лишь бы не заплакать, когда угодно, только не сейчас.

Он колебался, но Амелия не говорила ни слова, а потом его окликнул Франсуа. Пора было выступать на Фюрн; но инстинктивное, неотвязное ощущение какой-то недоговоренности не оставляло его.