Сиротка. Расплата за прошлое

– У меня больше нет моих способностей. Я не виновата, что не смогла предвидеть пожар, – твердым голосом говорила сама себе Киона, устремив свой янтарный взгляд к лошади, пасущейся между бледными стволами кленов.

Ей не нужно было привязывать своего коня: он никуда не убегал, словно был связан с хозяйкой незримой нитью любви и родства. Собаки, кошки, лошади – все животные с первой встречи испытывали к ней инстинктивное притяжение и полное доверие.

– Мама! О мама, покажись мне! – жалобно сказала девочка. – Почему ты никогда не приходишь?

Киона подняла свое прелестное личико к звездному небу. Мертвые часто навещали ее, но только не Тала. Эту тайну странная девочка никак не могла разгадать. «Симон Маруа явился мне со спокойной улыбкой на устах, – вспомнила она. – Я сразу поняла, что он поднимается к свету».

Речь шла о старшем сыне Жозефа Маруа, убитом эсэсовцами в лагере Бухенвальд. Фашисты нашили на его куртку розовый треугольник как знак принадлежности к гомосексуалистам. Официально он считался пропавшим без вести во время битвы за Дьепп [3] . Жозеф по-прежнему ничего не знал о трагической судьбе своего сына, равно как и об истинной его натуре.

3

Атака вооруженных сил Великобритании и Канады на оккупированный немцами порт Дьепп на севере Франции в 1942 году. (Примеч. пер.)

«Бетти тоже передала мне весточку, когда Эдмон серьезно заболел в семинарии». С легким вздохом Киона закрыла глаза, чтобы вызвать в памяти миловидные черты покойной Элизабет Маруа, Бетти, скончавшейся при родах шесть лет назад. «Она тревожилась за своего сына и была права: Эд чуть не умер от лихорадки. Но он выздоровел и скоро получит сан священника».

Заухала сидевшая на соседней ветке сова. Киона почувствовала себя лучше: она любила ночных птиц.

«Завтра я отсюда уйду, – решила она. – Доберусь до бабушки Одины и моей тети Аранк. Они будут счастливы меня видеть».

Несмотря на эту радужную перспективу, Киона поморщилась, положив руку на живот. С предыдущей ночи она ощущала странные боли, которые постепенно усиливались. Ее конь подошел к ней. Она назвала его Фебусом, что означало на греческом языке «лучезарный» или «солнечный». Жослин помог ей подобрать это имя в один из безмятежных весенних дней.

– Его туловище цвета твоих волос, а грива почти белая, – сказал ее отец. – Поэтому я его выбрал. Я был уверен, что он тебе понравится.

Киона мечтательно улыбнулась. Если было что-то, в чем она не сомневалась, так это любовь ее отца. «Папа расстроится, если я больше не буду с ним жить, но делать нечего! Лора не имела права обращаться со мной так при всех. Зимой Мин с Тошаном переберутся в свой дом в Перибонке. Я буду жить с ними!»

Очередной спазм заставил ее согнуться пополам. Конь коснулся ее лба своими бархатными ноздрями.

– Не волнуйся, Фебус, у меня просто болит живот, наверное, оттого, что я почти ничего не ела.

Она не случайно пришла к сахароварне Маруа. Жозеф приглашал их всех сюда в конце зимы и хвастался, что здесь всегда найдется чем перекусить. И вправду, Киона отыскала размякшее печенье на дне железной банки и остатки кленового сиропа в маленькой бутылочке.

– Не беспокойся, – повторила она. – О! Нет, нет…

У нее закружилась голова, к горлу подкатила тошнота. Это было похоже на начало обморока, жар и холод смешивались со странным ощущением полета.

– Нет, нет, я не хочу! – застонала она. – Мне больше не нужны видения!

Они не беспокоили ее целых два года. Эрмин с Жослином решили, что их Киона наконец-то стала обычным ребенком, тогда как Тошан связывал это с окончанием войны и воцарившейся гармонией в семье.

– Вы же помните, впервые ее способности проявились в сентябре 1939 года, – заметил он.

Конечно, одной из причин была встреча с Жослином, ее настоящим отцом. Но помимо этого в биополе планеты витала страшная угроза, которую Киона ощущала всей душой, хотя и не понимала до конца. Постепенно, после рождения Констана, тревожные симптомы исчезли.

Сейчас, испугавшись возвращения своих необычных способностей, Киона дрожала всем телом. Ее веки отяжелели, и ей невольно пришлось закрыть глаза.

– Нет, нет… – повторяла она.

Но было слишком поздно. Странная девочка увидела поезд, мчащийся в лунной ночи сквозь бескрайние лесные массивы. Одновременно она ощутила, как что-то теплое стекает между ее бедер, пропитывая холщовые брюки.

– А, так вот это что! – воскликнула она. – Всего-то! Я не знала, что это так больно…

Такое уже было с Мари Маруа, когда ей исполнилось десять лет, незадолго до Рождества 1942 года, а совсем недавно, в мае, и с Лоранс. Киона, успокоившись, с досадным вздохом коснулась промокшей ткани. Она не сможет ехать дальше в таком состоянии. На нее снова навалилась та же дурнота, породив раздраженное рыдание. На этот раз она отчетливо увидела свою любимую Мин и Тошана в одном из купе поезда. Констан спал, лежа у них на коленях. «Они возвращаются», – сказала она себе.

Сидевшая в поезде Эрмин неожиданно вздрогнула. Мадлен вопросительно посмотрела на нее.

– Боже мой! – воскликнула молодая певица. – Я видела Киону! Я дремала, и она появилась передо мной. Тошан, Мадлен, она в опасности. Ее руки были в крови!

Роберваль, следующее утро, понедельник, 22 июля 1946 года

Эрмин покидала поезд, охваченная мучительным чувством тревоги. Она почти не спала, неотступно преследуемая образом Кионы с окровавленными руками. Ее видение также сильно огорчило ее мужа и Мадлен, поэтому последние часы поездки прошли в гнетущей атмосфере.

На перроне вокзала Роберваля не было видно знакомых лиц: Тошан не сообщил точное время своего приезда.

– Куда отправимся сначала? – спросила Эрмин, нервно оглядываясь по сторонам.

Этот поспешный приезд, вызванный трагедией, не доставлял ей никакой радости.

– Лучше всего поехать в больницу, – предложил Тошан. – Твоя мать наверняка там, заодно справишься о здоровье отца и Мирей. А оттуда двинемся в Валь-Жальбер, к детям.

– Без машины?

– Кто-нибудь нас отвезет, или позвоним Онезиму. Он за нами заедет. Не волнуйся, Мин, все будет хорошо.

Несмотря на это заверение, Тошан очень беспокоился о Кионе. Он так надеялся, что она утратила свой таинственный дар! Но раз его сводная сестра явилась Эрмин во сне, это значило одно: она нуждалась в помощи. Нахмурившись, он осматривал ближайшую улицу в поисках такси. В это мгновение Мадлен воскликнула:

– О! Посмотрите-ка, кто идет! Это же Эдмон Маруа, в сутане!

Индианка не ошиблась. К ним направлялся высокий худощавый молодой мужчина в длинных черных одеждах, с приятным лицом в обрамлении светлых вьющихся волос. Из всех детей Маруа он больше всего был похож на свою мать, красавицу Бетти.