Скандалы советской эпохи

В советском хоккее долгие годы доминировала одна команда – ЦСКА. Прекрасная была команда, однако в народе ее многие недолюбливали по одной простой причине: армейские руководители чуть ли не насильно собирали под своими знаменами лучших игроков из других команд. Причем иногда наглость армейцев простиралась столь далеко, что они покушались даже на звездных игроков. Один из таких эпизодов случился весной 1974 года и стал поводом к большому скандалу.

Одним из лучших игроков столичного «Спартака» был нападающий Александр Якушев. Во время Суперсерии-72 против канадских профессионалов именно Якушев был признан лучшим игроком, и канадцы, давшие Якушеву прозвище «ЯК-15», даже предлагали ему многомиллионный контракт, лишь бы он играл в НХЛ. Но советские чиновники из Госкомспорта Якушева не отпустили.

Между тем на протяжении нескольких лет ЦСКА тоже предлагал Якушеву перейти под их знамена, но спартаковец все подобные предложения категорически отметал. Тогда решено было действовать нахрапом: поскольку в январе 1974 года Якушеву исполнилось 27 лет и срок его брони истек, армейцы решили призвать хоккеиста на действительную военную службу и таким образом заставить облачиться в форму ЦСКА. Акцию решено было провести в промежутке между двумя поездками национальной сборной за рубеж: в Чехословакию и Финляндию. 13 марта наши хоккеисты вернулись из Праги, где сыграли две товарищеские игры со сборной ЧССР (одну «продули» 5:7, другую выиграли 4:3), а 17-го должны были вылететь в Финляндию и Швецию на серию товарищеских игр с командами этих стран. И вот вечером, перед самым отъездом на вокзал, в доме Якушева раздался звонок в дверь.

Супруга спортсмена Татьяна глянула в глазок и увидела, что на лестничной площадке стоят офицер и два солдата. «Армейцы!» – тут же донесла жена мужу. Ситуация создалась аховая: через пару часов Якушеву надо было быть на вокзале, а тут такое… Однако открывать непрошеным гостям Якушевы не стали, имитируя тем самым свое отсутствие в доме. Уловка удалась: офицер с солдатами поверили в то, что хозяева отсутствуют, и минут через пять удалились восвояси. Проводив их взглядом из окна, Якушев скоренько собрал свой чемодан и помчался на вокзал. В дальнейшем он поведал эту историю руководителям «Спартака», те предприняли определенные меры, и больше армейские начальники выдающегося форварда не беспокоили.

Скандальная прима (Галина Вишневская)

В марте 1974 года в центре скандала оказалась прима Большого театра Галина Вишневская. Вместе со своим мужем Мстиславом Ростроповичем она уже давно была бельмом в глазу у властей: звездная чета вела себя крайне независимо и, главное, всячески бравировала тем, что симпатизирует писателю Александру Солженицыну, которого в феврале 74-го власти выдворили из страны за антисоветскую деятельность (отметим, что до этого писатель определенное время находил приют на даче Вишневской и Ростроповича). В итоге именно эти пикировки с властями и стали поводом к тем событиям, которые произошли со звездным семейством той весной.

В те дни на фирме грамзаписи «Мелодия» записывалась опера «Тоска», главную партию в которой на сцене Большого театра великолепно исполняла Вишневская. Однако в случае с «Мелодией» на запись главной партии пригласили другую певицу – Милашкину. Вишневская этого не знала и была крайне удивлена, когда артисты оркестра сообщили ей эту новость и выразили сожаление, что она отказалась от такой записи. «Я ни от чего не отказывалась, поскольку в первый раз слышу об этом!» – сказала она. «Как не знаете? А нам сказали, что вы сами отказались от этой партии», – пожали плечами оркестранты.

Едва Вишневская приехала к себе домой на Кутузовский проспект, как ей позвонила по телефону одна из музыкальных редакторов студии грамзаписи.

– Галина Павловна, не отказывайтесь от записи, – с ходу начала она уговаривать певицу. – Вы же знаете, что, если мы сейчас сделаем пластинку, больше «Тоску» на нашей с вами жизни писать уже не будут. Ведь Милашкина записала несколько лет назад, это будет вторая.

– Но я не отказывалась от записи! – сообщила редактору неожиданную новость Вишневская.

– Правда? А нам сказали другое…

Затем было еще несколько подобных звонков, которые окончательно убедили Вишневскую, что оставлять это дело на самотек она не имеет права. В ней взыграла гордость (прима все-таки!), и она решила действовать. Вместе со своим мужем Мстиславом Ростроповичем она направилась прямиком к министру культуры Екатерине Фурцевой, чтобы расставить все точки над «i». Как вспоминает прима, в тот день министр была «поддавши» и плохо понимала, чего от нее хотят просители. Наконец, сообразив, в чем дело, она пообещала во всем разобраться. Вишневская с мужем ушли более-менее успокоенные.

Однако спустя всего лишь два дня Фурцева позвонила Вишневской домой и сообщила, что две записи «Тоски» разрешить не может, что это против всяких правил. Взбешенная Вишневская бросила трубку, не желая больше разговаривать с министром. Тут же она рассказала об этом звонке мужу, и тот сделал звонок в ЦК Петру Демичеву (вскоре он сменит Фурцеву на посту министра, а пока он возглавляет отдел, занимающийся вопросами культуры), но того на месте не оказалось. Пришлось упрашивать секретаря, чтобы тот сообщил шефу кто звонил и по какому поводу. Секретарь оказался человеком исполнительным, в итоге через какое-то время Демичев перезвонил Вишневской домой.

Та, вся в слезах, рассказала ему о разговоре с Фурцевой. Демичев пообещал разобраться с этим делом немедленно и тут же позвонил министру. Судя по всему, отчитал он ее хорошенько, поскольку спустя каких-нибудь десять-пятнадцать минут после разговора с Демичевым дома у Вишневской вновь зазвонил телефон. Звонила Фурцева. Но теперь это был уже совершенно другой человек. О своем недавнем запрете записывать пластинку она уже не вспоминала, более того – пообещала приме «зеленую улицу» в этом деле и даже разрешила, чтобы оркестром на записи руководил Ростропович. А следом за министром приме позвонил генеральный директор «Мелодии» Пахомов и назначил окончательную дату записи – ближайший понедельник. Но тут в дело вмешались непредвиденные обстоятельства.

29 марта из Союза в Швейцарию должна была улететь супруга Солженицына. За несколько дней до отъезда она пришла к Вишневской, чтобы проститься. Они устроились на кухне, однако разговаривали исключительно знаками и с помощью надписей на грифельной доске, которую с собой принесла жена писателя-изгнанника. Эта мера предосторожности была не случайной – Вишневская подозревала, что ее квартиру прослушивает КГБ.

В это же самое время группа артистов Большого театра, которая записывала первый вариант «Тоски», тоже не сидела сложа руки. Они отправились в ЦК КПСС к Демичеву и «настучали» на Вишневскую с мужем: мол, они и Солженицына у себя на даче привечали, а вчера принимали у себя дома его супругу. Резюме: Ростропович не имеет права играть в оркестре Большого театра. Все детали этого разговора на следующий день Вишневской и Ростроповичу рассказал их хороший знакомый и сосед по дому министр внутренних дел СССР Николай Щелоков. Однако артисты отнеслись к его рассказу легкомысленно – им и в голову не могло прийти, что после того, как им дали «добро» на запись Демичев и Фурцева, у кого-то поднимется рука ее отменить. Но они ошиблись.

Утром 28 марта они уже собирались выйти из дома, чтобы ехать на студию, как вдруг им позвонил неизвестный доброжелатель и сообщил, чтобы они не тратили напрасно времени на поездку – запись отменена. Ростропович попытался по телефону связаться с Фурцевой, но той на месте не оказалось. Не было ее в министерстве и через час, и через два. А когда на следующее утро Ростропович приехал к директору студии Пахомову, тот сообщил ему, что запись «Тоски» отменили потому, что она… не нужна.