Скажи, что любишь
Шрифт:
Конечно, ему никто ничего не сделает, но нервы помотать можно. И Смолин это понимает. Стискивает зубы так, что на скулах играют желваки.
Во времена нашего брака я никогда не перечила ему, не бросала вызов, до последнего надеясь, что он оценит меня такую милую и распрекрасную. Потом, когда розовые очки разбились стеклами внутрь, и стало ясно, что ледяной демон не собирается ради меня меняться, я тоже не стала выносить ему мозг, предпочтя спрятаться за чёрствой маской и плыть по течению. Изображала из себя гордую, взбрыкивая лишь когда невозможно было сделать вдох от безысходности.
Наверное, именно поэтому
Правда от этого мне не легче. Рядом с ним все равно задыхаюсь. С виду стойкая, полная решимости и сарказма, а внутри болит, пылает из-за все этой ситуации.
Почему мы здесь? Почему это произошло именно с нами? Был ли шанс повернуть все в другое русло, сделать иначе?
Наверное был, но не с такими входными данными как у нас. Мне отчаянно жаль, что когда-то я повелась на слова отца и была рада договорному браку. Не обращала внимания на постное лицо Кирилла и его отстранённость, не понимала, что моя сумасшедшая радость делает только хуже.
Это я сейчас понимаю, что если бы я тоже бастовала и сопротивлялась, всеми силами пытаясь избежать навязанного брака, Смолин бы увидел во мне союзника, а не врага, и все бы сложилось иначе. Но тогда мне казалось, что впереди нас ждет прекрасное будущее, что он точно меня полюбит, ведь я-то люблю!
Внезапно хочется пореветь, но я давно научилась держать бесполезные слезы под контролем. Вот и сейчас, вместо того чтобы сморщиться, улыбаюсь.
— Я надеюсь мы поняли друг друга, Кирилл. Со своей клиникой разбирайся сам, я туда не пойду, пусть не ждут, — после этих слов направляюсь к выходу. Силы кончились, мне надо на улицу, на свежий воздух.
— Разговор не окончен.
— Я устала, Кир. Разговоры подождут.
Ухожу, тихо прикрыв за собой дверь. Состояние такое странное – будто руки-ноги наливаются тяжестью, а в голове ширится ватная прослойка. Ничего не болит, но каждый шаг дается с трудом и со спины на живот все так же перебегают холодные мурашки.
Что-то не так.
***
Пока иду до лифта, жду его и спускаюсь, не отнимаю руку от живота. Он будто каменеет на несколько секунд, а потом снова становится расслабленным. Через пару минут все повторяется.
Плохо. И ни черта это не от нервов мурашки по рукам бегают, не от волнения.
Оперевшись ладонью на холодную хромированную стену лифта, опускаю голову и пытаюсь продышаться. Глубокий вдох, медленный выдох, пауза. Заново.
Ничего не меняется. По спине волнами идет дрожь, теряясь где-то в районе поясницы, пальцы на ногах неприятно немеют.
— Этого только не хватало, — все еще дышу. Верю роликам, в которых гуру беременности вещают о том, что дыхание маткой может творит чудеса.
Не в моем случае. То ли матка у меня не дыхабельная, то ли с самим дыханием что-то не то, но чуда не происходит. Однако когда лифт останавливается на первом этаже, я уже стою ровно, ни взглядом, ни движением не выдавая своего состояния.
У меня ничего не болит, но ощущение неправильности нарастает с каждой секундой. Поэтому вместо того, чтобы сразу покинуть здание, иду в туалет. Нет ни крови, ни выделений,
но дурацкие мурашки не утихают, и порой кажется, что мышцы скручивает легкими судорогами.Пока я пытаюсь договориться с собственным телом и убедить его, что нам пока рано устраивать подобные аттракционы, в туалет заходит кто-то еще. Открывает воду и грубо шмыгая носом, начинает умываться.
Потом раздается телефонный перезвон.
— Да! — стонет надломленный женский голос, — да, реву! Из-за кого, из-за кого…Из-за него, конечно!
Чуть приоткрыв дверь вижу Щучку. Она стоит возле зеркала, одной рукой опираясь на умывальник. Образ все тот же, только шпилек нет, вместо них серые кроссовки на высокой подошве. Сдалась, слабачка.
— Наорал на меня сегодня, — жалуется она неведомому собеседнику, — Я к нему уж и так, и эдак, а он будто не замечает меня, цепляется с этой работой дурацкой, будто не понимает, что не в ней счастье…Что? Я не могу не нравиться! Я всем нравлюсь!
Надо же какая самоуверенная. Хотя, не мне ее осуждать. Я тоже когда-то была уверена, что меня невозможно не полюбить. Ведь я такая хорошенькая, умненькая и вообще милашка, и что мне точно по силам растопить сердце ледяного принца.
— Еще дура какая-то в кабинет к нему зашла в тот момент, когда он меня распекал. Сама жирная, как корова. На сносях, пузо на глаза лезет, а посмотрела на меня так, будто я у нее под ногами путаюсь.
Неправда! Не смотрела я так. Или смотрела…
Пытаюсь вспомнить, не было ли у меня на физиономии откровенного злорадства, когда Смолин ее выгонял, но проклятые мурашки мешают сосредоточится. Тянет. Надо ехать к врачу.
— Но ничего. Я сдаваться не намерена. Скоро юбилей фирмы, корпоратив. Я там покажу на что способна. Оно обо всем на свете забудет, когда увидит меня. Гарантирую.
Больше нет сил слушать бред, поэтому распахиваю дверь и выхожу из своего убежища.
Столкнувшись со мной взглядом через зеркало, Щучка заметно вздрагивает, но тут же берет себя в руки, пренебрежительно кривит губы и отходит в сторону, словно стоять рядом со мной крайне неприятно.
Мне плевать. Я мою руки, плещу немного воды на бледное лицо.
Слишком бледное. Нездоровое.
— Позволите, — подхожу к рукосушке, вынуждая Щучку уйти в другую сторону.
— Да пожалуйста, — недовольно фыркает она, отступая еще на несколько шагов.
Я старательно делаю вид, что не замечаю ее присутствия и недовольного сопения. Выхожу из дамской комнаты, а Щучка за спиной шипит в телефон что-то про жирных уродливых коров.
Когда до выхода остается всего несколько шагов, у меня первый раз колет в бок. Неприятно, остро, тут же переходя в тянущую насадную боль.
Я охаю и даже с шага сбиваюсь, прижимая руку к напряженному, как барабан животу.
— Нельзя! Рано еще, — шиплю сквозь зубы, а сама достаю телефон и кидаю своему врачу сообщение, что у меня проблемы, и что сейчас приеду.
Ответ приходит моментально.
Жду
После проходной, на лестнице меня снова скручивает. В этот раз сильнее и продолжительнее.
— Ох, — даже поскальзываюсь, в последний момент успев ухватиться за поручень. Аж красные искры перед глазами и впервые становится страшно. Не за себя. Я-то, что угодно выдержу, лишь бы с ребенком все в порядке было.