Сказка в дом стучится
Шрифт:
— Она там живет.
— А я ни разу ее не встретила. Говорю ж тебе, это моя любимая кондитерская, чтобы забежать кофе выпить… Черт… Это кто-то там, — и я ткнула пальцем в высокий потолок, — видимо, не хотел, чтобы мы с ней встретились.
— А что бы это поменяло? — Валера сверлил во мне очередную дырку.
— Передала бы вам привет. Спросила бы про Никиту… И не надо так на меня смотреть.
— А как мне прикажешь на тебя смотреть? Хотела бы, позвонила бы и спросила.
— К тебе это тоже относится. Хотел бы, позвонил… — качнула я головой,
— Значит, не хотел. Ты вообще-то не моей подружкой была, а Марьянкиной. Ешь давай уже свой любимый кекс, баба Яга. Нам долго ехать, — буркнул Валера обиженно и заново схватился за чашку с кофе.
Выпил его точно виски — залпом. И поморщился.
— Башка трещит, сдохнуть можно, — выдал, с грохотом возвращая пустую чашку на блюдце.
Так тебе и надо — не будешь меня подкалывать. То плачешься на жизнь, то бьешь наотмашь, точно я виновата в том, что у тебя все плохо, а у меня все хорошо.
— Хочешь массаж головы? — предложила я без всякой задней мысли. Нет, с задней. Мне с ним в машину садиться. — Проверено. Помогает.
— Не на мне же проверено, — по-прежнему неразборчиво бурчал Терёхин. — А если мне не поможет?
Ну что за взгляд? От кого он его только унаследовал!
— Не попробуешь, не узнаешь.
И я поднялась со стула, который успел за последнюю четверть часа побыть для меня электрическим.
Глава 16 «О чем болит голова?»
— Ты можешь не напрягать шею? — спросила я ровно, хотя руки у меня дрожали.
Боже, он же не первый посторонний мужик, которому я лечу голову методом китайских мудрецов, но почему же у меня загорелась собственная — хорошо еще, глаза у него не на затылке и вообще, надеюсь, сейчас закрыты. Я же очень стараюсь избавить его от головной боли — перевожу ее на себя, голова от всего происходящего пойдёт кругом у любого.
— Если б мог, мне массаж бы не понадобился. Разве нет?
Черт, он сильнее откинул голову. Явно для того, чтобы видеть мое лицо. Если пошатнусь, ткнусь в него носом.
— Я тебе сейчас один умный вещь скажу, только ты не обижайся, — мне, к счастью, хорошо удался акцент из «Мимино». Пусть считает, что мне все по барабану. — Ты тверже не размоченной глины.
— Спасибо за сравнение. С грязью смешала… Впрочем, как всегда! Другого от вас, баб, ждать не приходится.
— Глина не грязь, смею заметить, хотя я и предпочитаю использовать для ваяния пластилин, но до состояния пластилина тебе далеко. Может, тебе от нервишек что-нибудь попить?
— Я же пил. С тобой. Вот и результат… На лицо.
Это он про свое сейчас? Или все же про мое, которое, кажется, пошло пятнами.
— На шею, — скривила я губы в жалкой улыбке. — Слишком много народу ты на неё посадил.
— Давай уж и ты залезай, место еще есть. Специально для тебя берег — как чувствовал, что свалишься на мою голову…
Он улыбался, и я воспользовалась моментом безнаказанно дать ему
по ушам: сжала их и вернула голову в вертикальное положение, а то он уже принял почти что горизонтальное на стуле.— Я пытаюсь тебе помочь, а ты…
Ты пытаешься снова откинуть голову мне в ладони.
— Ну, прекрати! Сколько можно отшучиваться? Я сейчас говорю с тобой как никогда серьезно. Твою голову бы оторвать и выбросить, — и я зажала его шею в тиски натренированных на глине рук. — Но ведь нельзя. Ты глава семьи. Тебя придётся лечить другими всеми возможными средствами.
— Всеми подручными средствами, ты хотела сказать…
— Угу, можно ещё заклинаниями, — снова поползла я выше от ушей в непроходимые заросли медных волос. — У кошки болит, у собачки болит, у Валерчика не болит… Ну? Болит?
— Угу, — я услышала сдавленный смешок. — Только теперь в другом месте…
На этот раз я еле сдержалась, чтоб не дать ему подзатыльник. А он его ждал, потому что втянул голову в плечи. Но я схватилась за эти самые плечи и принялась расправлять на них приспущенную рубашку.
— Дурочка, это комплимент…
— А я не дурочка, понимаю…
— Ну раз ты такая умная, то может ну его к черту этот день рождения, а? Посидим тихо по-семейному, ты расскажешь Сеньке сказку и все довольные и счастливые пойдём спать. Что ты скажешь на такое мое предложение?
— То, что оно дурацкое, — я продолжала держать руки на его плечах, пусть уже и укрытых рубашкой. Он застегивал ее сам, как и расстегивал. — Четыре года как раз тот самый возраст, когда дети осознают наличие личного праздника и начинают запоминать, что вокруг них происходит. Плюс они ещё верят сказкам. Так что даже не думай отменять гостей. Не зли бабу Ягу и Яжететку, которая, кстати, сказала, что лично ты можешь не приходить. И я знаю, что ты с радостью спрячешься в чулан, но вот, что я тебе скажу — ты будешь сожалеть об этом всю жизнь.
— Слушай, всезнайка! — не оборачиваясь, он поймал мои руки и приклеил к своим плечам. — У меня в запасе достаточно вещей, о которых я буду сожалеть всю жизнь. Знаешь же, что я не могу разговаривать о погоде с незнакомыми людьми. Не могу. Вот такой у меня дурацких характер. Не знаю в кого. В деда, наверное…
— Так и не разговаривай, — не пыталась я даже высвободить рук. Они были тёплые и мягкие, каких не бывает у посторонних людей. — Будешь стоять позади детей и подавать своим молчанием пример другим родителям. Валера, ну чего ты в самом деле?
Боже, тот же вопрос, только по другому поводу, я готова была задать себе!
— Я готова встретить детей и выпроводить через два часа. Марианна займёт родителей. Тетя Лена, уверена, сделает внуку самый вкусный на свете тортик…
— Разбежалась… С Еленой Михайловной мы не разговариваем. Они с Наташей разругались в пух и прах, на порог друг друга не пускали, а потом я окончательно зацементировал отношения отказом профинансировать ее дурацкую идею с кондитерской.
— Почему дурацкую?