Сказки Гореловской рощи (Повесть-сказка)

— Ну, конечно же, это он ударил нашего Михайла Иваныча. Смотрите, чувствует свою вину и побелел весь.

Заяц не отказывался — у него от страха и язык то отнялся. Ни слова не сказал Заяц в свою защиту, и медведь поверил, что это он ударил его колом по голове. И наказал Зайца, чтобы другим неповадно было».

— Вот о чем говорится в современных сказках, — сказал заяц и подкрутил рыжие усы. — Вот так иногда у нас в роще ищут и наказывают виноватого... А вот еще одна сказка...

— Хватит! — вскочил медведь Михайло. — Я предлагаю запретить зайцу рассказывать сказки. Они у него вредные. Они подрывают наш авторитет.

А я не про тебя, Михайло Иваныч, рассказываю, что ты кипятишься?

— Не про меня, а похоже. И имя одинаковое. И вообще — это вредные сказки. За них уши драть надо.

— Но я сейчас собираюсь рассказать совсем безобидную сказку про зайца с Лысой горы.

— Запретить! — кричал медведь Михайло. — Все равно в ней подвох какой-нибудь. Не давать говорит ему.

И понеслось со всех сторон:

— Как это не давать? Все говорили, пусть и заяц говорит.

— Так у него же вредные сказки.

— Это тебе так кажется. И ногами на нас не топай. Если у тебя голова большая, так и топать?

— Давай, рыжеусый, крой дальше. Пусть послушают. А то обижать они мастера, а послушать о себе — так кончай скорее. Говори, заяц.

— Я буду говорить, — сказал заяц. — Должен же каждый из нас хоть раз в жизни сказать то, что он думает. Но я прошу взять меня под охрану. Без серьезной защиты я не могу говорить дальше.

И по общему согласию по бокам у зайца встали медведь Спиридон и медведь Лаврентий.

И заяц начал рассказывать свою третью сказку:

«В лесу, как вы знаете, хозяин леса — медведь. И каков характер у него, такова и жизнь в лесу: суровый характер — и жизнь суровая, ходи да оглядывайся. Мягкий — и жизнь мягкая, живи да радуйся.

Крутой был нрав у медведя Потапа. И жить в его лесу было нелегко Зайцу. Помаялся он год, помаялся другой и говорит самому себе:

— Да что я привязанный к этому месту, что ли? Перейду-ка я жить в Гореловскую рощу. А в Гореловской роще медведь Михайло головой был, медведь Михайло в роще верховодил. Пришел к нему Заяц и говорит:

— Разреши, Михайло Иваныч, у тебя в Гореловской роще поселиться. Никакого житья в родном лесу не стало. Ты-то говорят, хороший медведь, а нам такой достался, жуть одна. Где ни встретит, там и обрявкает или по шее даст. Жуть одна.

— Кто же это? — спросил медведь и прищурился.

Вытянулся Заяц в струнку перед ним, отрапортовал:

— Он у нас медведем Потапом зовется.

— Не с лысинкой ли случайно?

— Так точно — плешивым зовем.

— С бельмом на правом глазу?

— И это верно — одноглазый. Истый зверь. Тигр прямо.

Поднялся медведь Михайло во весь рост — гора перед Зайцем. Рявкнул, ногой топнул:

— Как ты смеешь о медведе Потапе говорить так? Как ты смеешь говорить так о моем дяде?

И шагнул к Зайцу, но того уже у порога не было. Юркнул за дверь и припустился по просеке, только пятки мелькают. Удирает, думает: «Наскочил на племянничка. Ну да ладно, на Гореловской роще свет клином не сошелся. И в Осинниках поживу».

Прибежал Заяц в Осинники. В Осинниках медведь Онуфрий за старшего был. Заяц к нему.

— Разреши, дядя Онуфрий, в твоей роще поселиться.

— А в своем лесу не живешь что? — спросил медведь, облизывая ложку медовую, мед ел.

Вытянулся Заяц перед ним в струнку, доложил:

— Сил больше нет жить с медведем нашим. Ты-то вот, говорят, хороший медведь, а наш Потап лютее зверя лютого. Где ни встретит, там и обрявкает или по шее даст.

Постой, не части языком. За тобой не угнаться. Это какой Потап-то? Толстый такой, что ли.

— Так точно, — еще больше вытянулся Заяц. — Разжирел на наших харчах, чуть в берлогу лезет.

— С сутулинкой?

— И это верно: горбатым зовем.

— Это сына-то моего — горбатым звать! — громыхнул медведь голосищем медвежьим.

И — к Зайцу.

И если бы не привык Заяц всегда начеку быть, не бегать бы ему по земле больше. Но юркнул Заяц за дверь и припустился по Осинникам, только ветер по листьям пошел.

Улепетывал Заяц из Осинников, думал: «Вот и с папашей познакомился. Ну да ладно, на Осинниках ведь тоже не сошелся свет клином. Поживу и в Ясеневом лесу».

Прибежал Заяц в Ясеневый лес и первым делом к хозяину его — медведю Ивану. Старенький он уже был, чуть сидел на завалинке у берлоги. Ему бы давно уж в земле лежать, а он все ходит по ней, все топчет ее.

Встал перед ним Заяц, вытянулся в струнку, как положено вытягиваться зайцу перед медведем, доложил:

— Пришел к тебе, дедушка Иван, на постоянное жительство. Не могу больше в своем лесу жить.

— Что так? — проскрипел медведь, подставляя к уху ладонь, чтобы слышать лучше.

— Лютый больно хозяин у нас в лесу. Ты-то вот говорят, больно хороший, с тобой жить — плясать да радоваться, а с нашим Потапом наплачешься досыта: где ни встретит, там и обрявкает или по шее даст.

— С кем ты сказал? — наклонился медведь к Зайцу поближе.

С Потапом, говорю, — прокричал в его ухо Заяц. — Чтобы ему, когда умрет он, места в земле не было. Притесняет, поколачивает. Впору хоть на

глаза не показывайся.

И протянул тут медведь Иван лапу и сгреб Зайца за ухо.

— Как же это ты, косой, посмел так о Потапе говорить передо мной, его дедом?

И понял тут Заяц, что плохо ему сейчас может быть, если не схитрит он. Схитрил Заяц:

— Погоди, дедушка Иван, гневаться. Я это испытываю тебя. Послал меня Потап привет тебе отнести, а как узнать тебя, не разъяснил, а я спросить не догадался. Пришел к вам сюда, что, думаю, делать? Вот и придумал: наговорю тебе о Потапе чепухи какой ни будь и, если ты в самом деле дед его, то схватишь меня за ухо. Вот ты и схватил. Значит, точно — ты дед Потапа. Прими, дедушка, привет от внука.