Сказки о сотворении мира

Натан отвернулся к компьютеру, стал вносить данные в таблицу программы.

— Тебе надо было изучать физику, — сказал он.

— Ничего бы не вышло. Когда я вижу цифры и формулы, сразу тупею.

— В том-то вся беда. Люди, способные мыслить неординарно, тупеют от цифр, от любых попыток формализации мыслительного процесса. А люди, которым доставляет удовольствие оперировать формулами, напрочь неспособны мыслить самостоятельно. Я всегда говорил, что наука развивается по мертвой петле, оттого основные постулаты квантовой физики оказываются неверными, а человечеству приходится расплачиваться за наши просчеты.

— Какие постулаты? — удивилась Мира. — Я-то думала у вас все как в аптеке.

— Я могу привести пример, — ответил Натан. — Я даже могу назвать тебе разрешение реального пространства, потому что оно действительно существует. Но это опять же будут цифры, которые не укладываются в твоей голове.

— А вы по-человечески объясните. За какие просчеты физиков расплачиваюсь лично я?

— Неуправляемая ядерная реакция разве не объяснение?

— Ах, вот вы о чем…

— Мира, мы работаем вслепую с опаснейшим материалом и не понимаем масштабов риска. Травма, полученная тобой позавчера, разве не пример? Ты ударилась с силой, которой нет объяснения в учебниках физики. Удариться с такой силой можно на скорости сто километров час. Когда мы привезли тебя в больницу, врач не поверил. Я попал в нелепую ситуацию, объясняя причину травмы. Никто не предполагал, что ты будешь ночью гулять по дому. Мы только тестировали проектор, а ты… Боюсь, что ты прошла по границе спонтанного хронального поля. Гипотеза, конечно, смелая, но попробуем и ее проверить. Визуальные образы проектора не создают среды, где движения человека могут достигать ненормальных скоростей. Если это не проекция, значит, на пороге дома возникла граница поля, аномальная, суррогатная зона, структурированная подобно Слупицким воротам, с эпицентром в этой лаборатории. Если это так, мы сделали открытие опаснее атомной бомбы, только объяснить его не умеем. Мы открыли ворота дехрона, рядом с которыми нет Привратника. И хорошо ли мы сделали, как ты считаешь?

Графиня пожала плечами.

— Во всяком случае, это интереснее, чем неуправляемая ядерная реакция.

— Только испытания придется проводить на себе.

— Ничего, Натан Валерьянович, я привыкла.

Боровский опустил прибор в свинцовый таз, направил кристалл острием в зеркало и повернул выключатель. Жирный зеленый луч вонзился в потолок, пошел спиралью по зеркальным лопастям, ровными струями опустился в таз и напитался ярким туманом. Свет колонной застыл среди комнаты.

— Смотри вокруг сквозь зеленое поле, — предупредил профессор. — Смотри и анализируй все, что увидишь.

Столб потемнел. Померк. На месте него образовалась стоячая тень, распертая между полом и потолком. Графиня представить себе не могла, чтобы тень имела объем. Она считала, что это явление, возникает на плоскости. В теневом «экране» растворились стены и бетонное покрытие потолка. Взгляд проник на первый этаж. Мира обошла столб вокруг, рассмотрела профессорское жилище снизу, но не увидела ни дехрона, ни проекции.

— Просто рентген какой-то, — удивилась она.

— Полугодичное смещение, — предупредил профессор. — Полгода назад здесь был обугленный фундамент и черная поляна. Ты ее видишь? Видишь хоть что-нибудь?

— Я вижу, что ваша дочь не уехала. Она сидит в кабинете и, похоже, шпионит за нами.

— Возможно, я выставил неточный срок. Она любила сидеть в моем старом кабинете… — Натан вгляделся в проекцию, но не увидел ничего кроме пепелища над старым фундаментом.

— Да нет, Натан Валерьянович. Она и теперь там сидит. Больше того вам скажу, ковыряется в телефоне, который я оставила у вас на столе, а там, между прочим, номера всех оторв: от Друида Сэвиджа до… страшно сказать, кого. Полное собрание порочных персонажей эпохи, с которыми юной девушке общаться незачем. Никакого временного смещения я не вижу, потому что вижу часы на стене вашего кабинета…

— И Алису?

— И Алису, — подтвердила графиня.

Боровский выключил прибор и пошел к двери.

— Что за девица растет! Ты подумай… Сейчас я вернусь, — предупредил он графиню, — и будем работать.

— Помнишь, как в детстве ты смотрела кино о войне? — спросил Валех. — «Неужели какие-то люди, — говорила ты, — в то время как все воюют, расставляют на поле боя кинокамеры и записывают все, что там происходит, вместо того, чтобы бить врага? Разве можно заниматься глупостями, когда идет война?» Я пытался тебе объяснить, что такое кино, что дяди и тети надевают костюмы и делают вид, что стреляют друг в друга, но мне ты верила меньше, чем собственным глазам. Ты была убеждена, что человечество не такое лживое… что обман в кино отнимает так много времени и сил… что ни один нормальный Человек не станет заниматься серьезно этакой чепухой.

— Дорогой мой Валех, теперь я знаю, что человечество способно заниматься еще и не такой чепухой. Теперь я знаю: чем больше чепуха, тем самоотверженнее ею занимается человечество.

— И продолжаешь верить глазам?

— Нет, стараюсь понять, что происходит в человеческой голове.

— В голове Натана Боровского крутится кино и он, уподобившись своему создателю, уверен в том, что природа не способна к масштабной фальсификации. Этот чудак убежден, что его датчики реально стоят на поле боя и фиксируют реальные события… Он не подозревает, какие спектакли может устроить природа, которой нечем занять себя.

— Ты хочешь, чтобы я спустилась в лабораторию и объяснила профессору физики, что он не прав? Что это не он мастерит дехрональный проектор, а природа изобретает новый способ издевательства над Человеком? Я должна лично спуститься в подвал и объяснить Человеку, что его в этой самой природе просто не существует, потому и дела его — напрасная трата сил? И ты всерьез полагаешь, что я способна на такую низость?

— В противном случае, это придется сделать мне.

— Если хочешь поссориться…

— В детстве ты была гораздо более здравомыслящим Человеком.

— В детстве мне надо было выжить. Теперь возникает вопрос, что дальше? Какая жизненная задача стоит передо мной теперь? Если не можешь ответить, лучше не отвечай.

— Могу, — ответил Валех. — Твоя задача — помочь мне понять человечество. Мне, тому, кто помог тебе выжить. Ты же занимаешься тем, что помогаешь человечеству рыть под меня окоп…

— Под тебя, Валех? Несчастному, напуганному Валерьянычу, отягощенному семьей и карьерой? Его детский совочек против твоей крепости на вершине скалы? И тебе не стыдно говорить об этом?

— Выбирай, — предложил Валех, — кто из нас спустится в лабораторию к Боровскому? Я или ты?

— Алиса решила, что твой мобильник сел, и поставила его на зарядку, — сообщил Натан, — это правда?

— Правда, — улыбнулась Мира.

Боровский запер толстую дверь лаборатории.

— Я отправил ее домой. Теперь мы одни. Искажений быть не должно.

— Ага. Или вы проверяете меня на честность, Натан Валерьянович, или мы с вами через один и тот же прибор видим разные вещи.

— Не может быть, — заверил Натан и снова запустил луч в потолок.

— Да, — согласилась Мира. — Моего синяка тоже не должно было быть.

— Проектор имитировал хрональное смещение, и на границе поля возник центробежный эффект, — объяснил Боровский. — Хотя, у Слупицкого дольмена такого эффекта не наблюдалось. Тоже проблема, над которой надо работать.

— У Слупицкого дольмена был больше радиус, — предположила графиня. — Этот центробежный эффект мог возникнуть за двести километров от хутора, а вы снимали показания возле самой горы.

— Мы изучали местную прессу. Никаких аномальных происшествий…