Сказки Рускалы. Царица Василиса

Найтмар мирно посапывал в стойле. Из черных ноздрей на выдохе вырывались языки пламени. Спит друг — не обижали, значит.

— Что же ты, краса-девица, страху не знаешь? — густой мужицкий голос выдернул из паутины мыслей.

Мужская фигура поспешила от залитых ворот конюшни в сторону стойла найтмара. Разглядеть незнакомца против света не получалось. Широкий да хромой — больше не скажешь.

— Своего коня бояться совестно, — я заулыбалась подошедшему мужику.

— Не признал, матушка, — поклонился несостоявшийся спаситель, прижав к груди увесистую ладонь, — не гневайся. Глаза уже не так видят, как прежде было. Конюх главный я, Давилой кличут.

— Будем знакомы, Давила, — положив руку на морду Креса, приветливо кивнула. — Умаялся, видать, спит и даже ухом не ведет.

— Шибко на выгуле резвился — на зорьке водили, — закивал конюх, — в седло никого не пускает, а в остальном смирный.

— Надо же, думала, он вам покажет почем лихо, а он смирный.

— Обижаешь, матушка. Чай, не первый год за волшебной скотиной ухаживаем.

Главный стремянной с гордостью повел меня по своим владениям. Соседями Креса оказались диковинные животные. Сивка-бурка сверкал синими глазищами и с толком жевал овес из торбы. Одна шерстинка золотая, другая — серебряная. Не диво ли? С десяток богатырских коней дружным рядом высунули морды из стойл. Бурушка — конь Добрыни Никитича — потянулся за Давилой.

— Яблок ждет. Не время еще. — конюх по-доброму отмахнулся от животинки.

Кони летуны, кони о двух головах, златогривые любой масти — кого здесь только нет. Некоторых приходилось в цепи булатные заковывать — иначе жди беды. Норов уж больно лихой.

— А вот с этим. — Давила перевалился через дубовые доски загона. — не знаю что и делать.

— Кто там? — с интересом заглядывая через плечо конюха, ждала увидеть что-то грозное.

Вместо представленного мной чудовища в стойле тихо-смирно топтался Конек-Горбунок.

— Ты не смотри, матушка, что глаза-бусинки, горбат и ростом мал. Егоза эта столько натворить успел, что и не вымолвить, — грустно заключил Давила.

— А я не от злобы, — елейным голосом откликнулся Горбунок, — а от скуки смертной.

— Ой, — я отпрянула от стойла.

— Цыц, окаянный! Нечего царицу-матушку будущую пугать.

— Тоже мне, — фыркнул горбатый.

— Вот вернется хозяин твой и приключений тебе сыщет. А пока знай — отдыхай. Пойдем, матушка, — конюх потянул меня за локоть, — а то чего доброго браниться начнет. Срам.

— Это что же, Давила, — я подалась за стремянным, — не Кощеево хозяйство?

— Есть и не государевы лошадки. Богатыри наши, из царства Кощеева, тут своих держат. Уход-то у нас добрый.

— Хорошая работа. Нескучная.

— Некогда скучать, матушка, — Давила улыбаясь, закивал. — Вон, холодает. Завтра морозы гаркнут, надобно печи растопить, чтоб скотина не померзла.

— Какие такие морозы? Желтень на дворе.

— У нас тут свои устои и погода своя, — конюх почесал русый затылок. — В Кощеевом царстве теплых дней мало, а зима долгая и лютая. Дров нынче заготовить не успели. За триста лет сна все в дровяниках погнило, трухой сделалось.

— А ну показывай, мил-человек, где тут дрова хранятся...

***

Дровяники наполняла с чувством, с радостью — истосковалось сердце по волошбе доброй. Царские наряды да жизнь в хоромах — ладное занятие, но как была домовухой, так и останусь. Никакой чин из меня этого не выбьет. Давила успевал ахать, разбавляя мои шепотки одобрительными речами. Над царскими конюшнями кучерявым дымом закоптили печные трубы.

— Да тут и на дом хватит, — округлил глаза конюх. — На всю зиму. Ай да подсобила, матушка! Ай да умница! Я уже думал к Кощею бежать, хоть и не любит он хозяйственные вопросы решать. А куда деваться?

— Раз не любит и не надо, — рассмеялась я.

— Вот ты где, матушка Василиса Дивляновна, — запыхавшаяся Веся выглянула из-за угла дровяника. — Ищу тебя, с ног сбилась. Ой, батюшки, — всплеснула руками девица — где же видано, в таких нарядах по конюшням гулять!

Увлеклась и не заметила, как дело к вечеру потянулось. На терема Кощеевы ползли сумерки, увлекая за собой холодный ветер. Дома довольные прислужники топили печи. Разговоры сделались тише. Веста торопливо вела меня переодеваться в опочивальню, не уставая припоминать испачканное платье и прилипшую к сапогам грязь.

— Царь-батюшка за тобой послал сразу после обеда. Я ж не знала, что в конюшни пойдешь. Ищу-ищу. Наверное, сердится уже государь.

— Ничего, — отмахнулась я, — у него там есть чем заняться. Девицу какую прислали — дня не хватит налюбоваться.

— Что ты, матушка Василиса!— Веста распахнула передо мной дверь спальни.— Да Кощей, кроме тебя, и не видит никого! Чуть имя твое услышит, расцветает, словно жарок по весне.

— Складно говоришь, — переступая порог просторной комнаты, я покосилась на довольную девицу, — да только время покажет, как оно на самом деле.

— Одежу, матушка, я в сундуки сложила. Выбирай. И поспеши к ужину.

Спешить к ужину, куда наверняка заявится гостья, совсем не хотелось. Неторопливо перебирая наряды, все думала как себя сдержать. Головой понимала — нельзя Кощею ее прочь гнать, нарушать царское слово, а сердце от ревности плачет. Не пойду в трапезную. Кислую рожу не покажу, а другой сейчас и нет.

Вечер торопливо перерождался в ночь. Забравшись на высокую кровать, погрузилась в теплые объятья пухового одеяла. Огонь в печи трещал все реже, меняя резвый танец на теплый покой. Сквозь сон слышала, как заходила Веста. Девушка гасила свечи и что-то бурчала насчет моей непременной голодной смерти.

Сновидения сбивались в кучу, то и дело прерывая хилую дремоту. Измучив себя и перину, окончательно оставила надежду на крепкий сон. За окном в свете дворовых факелов холодными искрами сверкал первый снег. Диво. Не бывало на землях Рускальских холодов так рано, а в царстве Кощея снег валит в начале осени. С детства любила зиму за сугробы мягкие, за морозы трескучие. Растопишь печь, руки подставишь, и так хорошо делается. Волшебное время. Всегда мало зимы было, слишком скоро капель петь начинала. Народ теплу рад, солнышку носы подставляет, веснушки на лицах расцветают, а мне тоска по стуже.

Завернувшись поверх рубахи в тяжелое одеяло, отыскала за печкой валенки. Сна все равно не дождусь, так хоть душу успокою — посмотрю на первый снег.

Во дворе, освещенном не одной дюжиной трескучих факелов, царила волшебная ночь. Тишина с ароматом молодой зимы игриво защекотала ноздри. На припорошенном снегом крыльце, скрестив ноги, удобно устроился Кощей.

— Не спится, Василиса Дивляновна? — колдун обмахнул припорошенную ступеньку, предлагая сесть рядом.

— На новом месте тяжело уснуть, — сильнее укутавшись в одеяло, приняла приглашение жениха.