Сказки века джаза (сборник)

– Марсия, – прошептал он.

– Привет, – слабо улыбнулась она ему. – Гораций, я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал. Загляни в верхний ящик моего комода, ты увидишь там большую кипу бумаги. Это книга – что-то вроде книги – Гораций, я написала ее за эти три месяца, пока лежала в постели. Я хочу, чтобы ты передал ее Питеру Бойсу Уэнделу, который напечатал мое письмо в газете. Он сможет сказать, хорошая ли это книга. Я писала ее так, как думалось, так же, как я писала то письмо. Это история обо всем, что со мной случилось. Ты передашь ее ему, Гораций?

– Да, дорогая.

Он наклонился над постелью, положил свою голову рядом на подушку и начал гладить ее светлые волосы.

– Милая моя, – мягко сказал он.

– Нет, – пробормотала она, – зови меня так, как я тебе говорила.

– Любимая, – страстно прошептал он, – любимая, любимая…

– Как мы ее назовем?

Гораций задумался. Они оба замолчали, счастливые и немного усталые.

– Мы назовем ее Марсия Хьюм Тарбокс, – наконец сказал он.

– Почему Хьюм?

– Потому что это он нас познакомил.

– Неужели? – пробормотала она, полусонная-полуудивленная. – Я думала, его звали Чарли.

Ее веки сомкнулись, и спустя мгновение медленное, размеренное колыхание одеяла на ее груди наглядно продемонстрировало, что она крепко заснула.

Гораций на цыпочках подошел к комоду и, открыв верхний ящик, нашел кипу исписанных небрежным почерком страниц. Он взглянул на титульный лист:

Марсия Тарбокс

Сандра Пипс,

или

Синкопированная

Он улыбнулся. Значит, Сэмюэл Пипс все-таки произвел на нее впечатление. Он перевернул страницу и начал читать. Улыбнувшись еще шире, он продолжил.

Прошло полчаса, и он внезапно осознал, что Марсия проснулась и смотрит на него с постели.

– Милый, – послышался шепот.

– Да, Марсия?

– Тебе понравилось?

Гораций кашлянул.

– Кажется, я зачитался. Просто отлично!

– Дай ее Питеру Бойсу Уэнделу. Скажи ему, что у тебя были высшие баллы в Принстоне и что ты точно знаешь, что книга хорошая. Скажи ему, что это – бестселлер.

– Хорошо, Марсия, – нежно сказал Гораций.

Ее веки снова сомкнулись, и Гораций подошел к постели, поцеловал ее в лоб и задержался на мгновение, с нежностью глядя на нее. Затем он вышел из комнаты.

Всю ночь перед его глазами плясали небрежный почерк, постоянные грамматические и орфографические ошибки и нестандартная пунктуация. Он просыпался несколько раз за ночь, исполненный доброжелательной бессмысленной симпатии к желанию души Марсии излить себя в словах. Для него в этом было нечто неопределенно-патетическое, и впервые за несколько месяцев он вспомнил о своих собственных полузабытых мечтах.

Ему хотелось написать серию книг, популяризующих новый реализм, подобно тому, как Шопенгауэр популяризовал пессимизм, а Уильям Джеймс – прагматизм.

Но жизнь рассудила иначе. Жизнь всегда хватает людей и заставляет их цепляться за летящие кольца. Он рассмеялся, вспомнив стук в дверь, прозрачную тень в Хьюме, угрозу поцелуя.

– И это все еще я, – вслух удивленно произнес он, лежа на постели, окончательно проснувшись. – Это я – тот человек, сидевший в Беркли, опрометчиво рассуждавший о том, будет ли стук действительно существовать, если бы не было уха, его слышащего. Этот человек – я! Меня могли бы посадить на электрический стул за все его преступления! Бедные неосязаемые души, пытающиеся материализоваться! Марсия с ее написанной книгой, я – с ненаписанными моими… Долго выбираем себе посредника, а затем берем что дают – и счастливы этим!

V

«Сандра Пипс, или Синкопированная», с предисловием репортера Питера Бойса Уэндела, стала печататься «с продолжением» в «Джордан Мэгэзин», а в марте появилась отдельным изданием. С самого начала публикации она привлекла широкое и пристальное общественное внимание. Довольно тривиальный сюжет – девушка из провинции Нью-Джерси приезжает в Нью-Йорк, чтобы выступать на сцене, – рассказанный просто, но со своеобразной живостью и постоянным призвуком печали, выражавшимся в неадекватности языка; все вместе обладало неотразимым очарованием.

Питер Бойс Уэндел, который – так уж получилось – как раз в это время ратовал за обогащение американского литературного языка путем немедленного введения в словари всех выразительных жаргонных слов, выступил в качестве ярого апологета и метал гром и молнии в поддержку нового таланта, ярко выделяясь на фоне остальных умеренных литературных обозревателей.

Марсия получила по триста долларов за каждую часть публикации «с продолжением», что пришлось очень кстати, так как, несмотря на то что ежемесячное жалованье Горация было гораздо больше того, что когда-либо платили Марсии, Марсия-младшая стала часто издавать пронзительные крики, которые родители интерпретировали как требование оказаться поскорее в спокойной атмосфере за городом. Апрель застал их уютно устроившимися в бунгало в Уэстчестере, с местом под будущую лужайку, местом для гаража, местом для всего, в том числе и для звуконепроницаемого кабинета, в котором – как клятвенно было обещано мистеру Джордану – Марсия будет закрываться для занятий бессмертно-нелитературной литературой, как только нужда в ней ее дочери хоть немного ослабнет.

«Совсем даже не плохо», – думал Гораций как-то вечером, направляясь домой со станции. Он обдумывал несколько открывшихся перспектив: четырехмесячный контракт с пятизначной суммой за участие в водевиле и потенциальная возможность снова вернуться в Принстон благодаря гимнастике. Как странно. Когда-то он собирался вернуться туда благодаря философии, а сейчас его нисколько не тронуло известие о приезде в Нью-Йорк его былого кумира Антона Лурье.

Под его каблуками захрустел гравий. Он увидел, что в гостиной горит свет, а на площадке перед домом стоит большой лимузин. Скорее всего, опять мистер Джордан убеждает Марсию приняться за работу.

Она услышала его шаги и вышла навстречу. Ее силуэт четко обрисовывался на фоне освещенной двери.

– Приехал какой-то француз, – нервно шепнула она, – я не могу повторить его имя, но, кажется, он жутко умный. Надо тебе с ним потрепаться.

– Какой француз?

– Не переспрашивай, все равно не знаю. Он приехал час назад с мистером Джорданом и сказал, что мечтает познакомиться с Сандрой Пипс, и так далее.

Когда они вошли, двое мужчин поднялись со стульев.

– Здравствуйте, Тарбокс, – сказал Джордан. – Я решил познакомить двух знаменитостей. Я привез к вам монсеньора Лурье. Монсеньор Лурье, разрешите вам представить мистера Тарбокса, мужа миссис Тарбокс.

– Неужели Антон Лурье? – воскликнул Гораций.

– О да! Я не мог не прийти! Я был просто обязан прийти! Я прочел книгу мадам, и я был очарован ею, – он засунул руку в карман, – о, я и про вас читал. В этой газете, которую я сегодня читал, есть и ваше имя.

Наконец он нашел в кармане вырезку.

– Прочтите вслух, – важно сказал он, – там есть и про вас.

Взгляд Горация скользнул к концу текста.

«Яркое явление американской литературы, – значилось там. – Взят новый тон, и этот факт определяет все качества книги. Ее появление можно сравнить только с появлением „Гекльберри Финна“».