Сколько ты стоишь?

Приехал к галерее ближе к шести, зная; что ее ждет водитель. Но решил: сейчас или никогда.

– Ой, здравствуйте!
– слегка опешила одна из ее сотрудниц, когда увидела меня на крыльце.,

– Добрый вечер, - кивнул ей в ответ.
– Ваш директор на месте?

– Да, - как завороженная проговорила она.
– У себя в кабинете.

– А кабинет где?

– Вас проводить?

– А проводите, - с радостью соглашаюсь, замечая, как девушка покраснела.

Через минуту она же заглядывает в кабинет Индиры и я слышу:

– Индира! К вам тот мужчина с цветами!

– Прямо с цветами?
– легкий и звонкий смешок вызывает улыбку. А я дурак без букета. Придётся выкручиваться.

– Хорошо, зови.

Услышав команду, я как немецкая овчарка подобрался и вошел. Девушка стояла у двери и хлопала глазами, а Индира оторвалась от монитора и встала.

– Роберт.

– Индира.

– Как всегда без объявления…И я смотрю без цветов, - вопросительно изогнула бровь.

– У тебя же на них аллергия?
– тут же нашелся я.

– Один: один, - ее красноречивая ухмылка не сулила ничего хорошего.
– И что ты здесь делаешь?

– Приехал забрать тебя на свидание.

– Мммм, - игриво тянет она и разводит руками.
– Извини, не могу.

– Почему?
– сердце ухнуло в пятки. Ну что опять за игра в кошки-мышки?

– Потому что на свидания у меня тоже аллергия.

Новая внеочередная глава, потому что я вижу, что вы немного приуныли. Чуть потороплю наших героев. Кстати, в проде зашифрован предстоящий армагедон. Кто угадает, какой?

Глава 20. Я буду ждать

Индира

– Ерке?
– перевожу взгляд со злого Роберта на любопытную подчиненную.

– Да?
– оживает она.

– Иди домой.

– А да…конечно-конечно. До свидания.

– До свидания.

Как только за ней закрывается дверь, Роберт как по мановению волшебной палочки отмирает и смотрит на меня исподлобья.

– Я не понял? Ты серьезно?
– он порывисто расстегивает одну пуговицу на пиджаке, а у меня, как у малолетки коленки слабеют.

Прожигаем друг друга красноречивыми взглядами и попутно я еще отмечаю, как он сегодня хорош. Помню, увидела его на открытии ресторана в Астане и обомлела. Ну как же ему идут деловые костюмы и белые рубашки, вот как сейчас. И как он ни на кого не похож, будто сошел с рекламных страниц глянца.

– Выдохни, - дарю ему свою саркастическую улыбку.
– Я пошутила. Но! В каждой шутке есть только доля шутки.

– Хочешь цветы?
– решительно идет ко мне, а я пячусь спиной к окну.

– Зачем мне твой веник? У меня и так стоит, - показываю огромный шикарный букет на низком столике у дивана.
– От любимого египтянина.

Роберт бросает на него быстрый косой взгляд и тут же вспыхивает.

– От любимого значит?
– цедит сквозь зубы и я, кажется, слышу, как у него челюсть хрустит.

– Постоянные клиенты для меня всегда самые любимые, - упираясь ягодицами в подоконник, выставляю ладони вперед и тут же упираюсь ими в грудь Роберта, нависшего надо мной.

– Это снова твоя игра слов, да?

– Какая игра слов?
– делаю невинное лицо.

– Или ты все еще на меня обижена?

– Хмм, прикладываю палец к щеке в задумчивости.
– Может быть.

– Хорошо, - втягивает воздух носом и с шумом выдыхает.
– Как мне загладить свою вину?

Чуть не сказала ему “поцелуй меня”, потому что в памяти вспыхнула то сцена в лифте, то у машины на рассвете, а тело сию же секунду отреагировало, как собака Павлова на лампочку.

Воспользовавшись моим замешательством, Роберт поднимает руку, заправляет длинную прядь за ухо, проводит ладонью по щеке и поддевает пальцами подбородок, заставив смотреть на него. Прочитав в них мое молчаливое согласие, мужчина бережно касается моих губ и меня уносит этим невинным, нежным поцелуем в дальние дали. Но затем Зейферт быстро меняет тактику, кладет ладони мне на талию и рывком сажает на широкий подоконник. Теперь он целует дерзко: оттягивает нижнюю губу, вводит язык глубже, проводит им по небу, ласкает, дразнит и все больше возбуждает. Боже, как этот немец целуется!

Постанывая и ерзая на белой матовой поверхности, я смелею, пальцами цепляюсь за рубашку и захватываю кончик галстука и тяну его на себя. Ему моя смелость очень нравится. Его она только раззадоривает. И к моему изумлению, меня будоражит все, что он сейчас делает.

Когда мы оба понимаем, что воздуха осталось слишком мало, разрываем связь и учащенно дышим столкнувшись лбами. Его руки на моей спине, моя правая - обнимает его за шею, левая - упирается в подоконник.

– Это вместо цветов. Подойдет?
– вполголоса спрашивает, вызывая своим голосом с акцентом новую волну мурашек.

– Годится, - улыбаюсь, глядя в его глаза.

– Пойдешь на свидание?

– Пойду. Только отпущу водителя.

Роберт, как кот, объевшийся сметаны, расплывается в улыбке и помогает мне спуститься с окна.

Вскоре мы сидим в милом итальянском ресторане рядом с нашим домом. Большинство гостей устроились на летней террасе, а мы сели в дальнем зале, где всего четыре столика, а занят только наш. Приглушенный, но вместе с тем приятный, теплый свет создает атмосферу уюта и защищенности. Официант зажег на столе свечи в прозрачных стаканах, что еще больше расслабило меня, настроив на свидание с мужчиной, которого еще несколько дней назад я бы и на пушечный выстрел не подпустила. Но сейчас мы сидим напротив друг друга, ловим взгляды, говорим и слушаем. Мне удивительно хорошо и спокойно рядом с ним

– Получается, у нас есть одна общая черта, - замечаю, взяв в руки бокал с водой и сделав маленький глоток.
– Мы оба единственные дети.

– Да, только мой отец бросил семью, - даже кривая ухмылка идет ему и ничуть не портит.
– После развода родителей я его не видел.

– Мне жаль. Правда.

– Ерунда. Я его даже не помню. Меня воспитал отчим, уже в Германии. Его звали Райнер и он был очень хорошим человеком.

– Был? Он умер?

– Два года назад от инфаркта. Он был старше мамы на 12 лет, признал и усыновил ее сына, дал ему свою фамилию.

– Так ты Зейферт по отчиму?

– Да. По отцу я Шиллер.

– Подожди, - поставив бокал на стол, подалась корпусом вперед, - а как мама тебя вывезла? Там же нужно было согласие отца?

– Ну он был не самых честных правил и попросил денег за то, чтобы отказаться от родительских прав.

– Тебе это мама рассказала?

– Нет. Я слышал, как это обсуждали мама с бабушкой ночью. Они думали, что я сплю. А я не спал. Шиллер много пил, перебивался случайными заработками, а это был девяносто четвертый. Бабушкины родственники собрались эмигрировать в Германию и мама тоже захотела. А бабушка любила Алма-Ату и плакала, когда уезжала.