Скопин-Шуйский. Похищение престола
Шрифт:
— Голод, государь.
— Вот видишь, голод оказался сильнее даря. Говори, с чем пришел?
— Воеводы и царь готовы сдаться хоть сегодня, если ты, государь, даруешь живота им.
— Ну что ж, дарение сие не в карман лезет. Обещаю.
— Крест будешь целовать?
— Ворам-то? — возмутился Шуйский. — Ты в своем уме? Довольно с них и слова царского. Ступай. Скажи, чтоб первыми выходили начальники.
На следующий день с утра в воротах появился первым Болотников, он проехал к ставке царя, слез с коня. Подойдя к шатру, вынул саблю, завел ее за затылок, вошел и увидев восседавшего на походном кресле царя
— Руби, государь, мою голову или дай слово молвить, — и положил перед собой саблю острием на себя.
— Говори, — сказал Шуйский.
— Я честно служил Дмитрию Ивановичу.
— Где ты его видел, атаман?
— В Самборе, государь.
— Ты видел не царевича Дмитрия, Болотников, ты видел самозванца Мишку Молчанова, назвавшего себя царевичем, который давно почил в бозе. Ты служил самозванцу, атаман.
— Я не знал, что он обманщик, государь. Клянусь тебе. Но приняв его за царевича и дав ему слово, служил ему честно. И теперь, если ты мне позволишь присягнуть тебе, я буду служить тебе так же честно и никогда не нарушу присяги.
— Но вот сейчас же нарушаешь роту [52] ему.
— Но я действительно считал его царевичем. Он обманул меня, и я вправе переступить через роту.
— Сам знаешь, атаман Иван, что повинную голову меч не сечет. И я не нарушу сего древнего правила. Оставь саблю, а потом мы решим о тебе.
После Болотникова положили свои сабли атаман Нагиба, за ним князь Шаховской, которого не преминул Шуйский упрекнуть:
— Эх, Григорий, не с ворами бы тебе, князю, якшаться. Вот что теперь прикажешь делать с тобой? Молчишь?
52
Рота — клятва.
У Шаховского и впрямь язык не поворачивался просить прощения у человека, которого он люто ненавидел. Так и удалился молча.
Привели к Шуйскому и царевича Петра. Царь с интересом оглядел его. Усмехнувшись, спросил:
— Так, значит, ты есть царевич Петр Федорович?
— Да, государь.
— А ведь у государя Федора Ивановича не было сына, братец. Не было. Была дочь, но в малолетстве еще померла. Как же ты так оплошал?
— Но меня выбрали, государь.
— Кто выбрал?
— Казаки.
— У меня просишь милости, а сколько в Северских городах князей извел. А?
— То не я, государь.
— А кто же?
— То мои бояре решали.
Шуйский рассмеялся, просмеявшись, молвил:
— Ну что ж, если твои бояре были столь жестоки, чего ж ты ждешь от моих? А?
Оставив, как обещал, им жизнь, Шуйский довез их до Москвы, а там царевича Петра повесили на площади. Остальных разослали по тюрьмам. Болотникова отправили в Каргаполь, где вскоре согласно секретному предписанию сперва ослепили, а через два дня «посадили в воду».
Обнаружив среди пленных Фидлера, царь, не скрывая злорадства, приказал:
— Посадите голубя в воду пять раз, а выньте четыре раза. Пусть нахлебается досыта. Да подоле, подоле.
И несчастного немца топили целый час, окуная и вытаскивая. Не забыл царь и главного героя — Кравкова, велел всыпать ему «дюжину горячих».
— За что, Василий Иванович? — удивился Скопин.
— Как за что? Где он
раньше был? Почему дотянул до октября?Кое-как отстоял князь Скопин изобретателя от такой царской «милости», пожаловав своей — сделал личным адъютантом.
14. Пожар занимается
Радость Шуйского по случаю победы под Тулой несколько омрачалась слухами о появлении на Брянщине еще одного Дмитрия. И когда царь решил распустить войско, против этого неожиданно возразил Скопин-Шуйский:
— Нельзя сейчас распускать рать, государь.
— Почему?
— Надо покончить с очередным самозванцем, появившимся в Стародубе.
— На носу зима, Миша. Какая к лешему зимой война. Погодим до лета, авось рассосется.
Но не рассосалось. Еще на пути в Москву к царю пришла огорчительная новость: «Самозванец Дмитрий взял Козельск, разграбил его и собирается промышлять Брянск».
— Эк его, — прокряхтел царь, — пошел черт по лавкам. Велел собрать воевод, сообщив о новости, спросил:
— Что будем делать?
— Идти под Брянск надо, — сразу сказал Скопин.
— Да, да, — поддержал князь Куракин. — Пока пожар не занялся — тушить надо.
— Тогда ступай-ка, Иван Семенович, ты туда. Постарайся взять этого молодца.
— Слушаюсь, государь, — отвечал Куракин. — Постараюсь.
— И еще тебе в подмогу… — Шуйский обвел взором присутствующих, выбирая, кого еще послать. Едва его взгляд остановился на Скопине, тот кивнул головой радостно: меня, меня, мол, пошли. По взгляд царя проследовал дальше и остановился на князе Литвине-Мосальском: —…Вот Василий Федорович будет в подмогу.
— Хорошо, государь, — отвечал Литвин-Мосальский.
— Только следуйте разными дорогами, чтоб не очень население мытарилось.
Когда все разошлись, Скопин-Шуйский спросил с обидой:
— Отчего меня не послал, Василий Иванович?
— Тебе другое дело грядет, Миша.
— Какое?
— Будешь на свадьбе моей посаженым отцом.
— Я?
— Ты. А что? Мала должность посаженым у царя на свадьбе?
— Да я не против, но…
— Вот и договорились, Миша.
Хотел Скопин возразить, мол, какой я «отец», в три раза моложе жениха, но передумал. Еще оскорбится царь за намек на преклонные лета его.
А пожар потихоньку разгорался. Имя Дмитрия по-прежнему имело притягательную силу не только для обиженных, но и для проходимцев и авантюристов, особенно литовских и польских. В первые же дни явился к нему пан Меховецкий и, назвавшись воеводой, сразу приступил к обучению крестьян воинскому делу. Из Литвы прибыл мозырский хорунжий Будзило. Брат самозванца Гаврила объявил себя царским окольничим и подчинил своей воле всех стародубцев.
Атаман Заруцкий понимал, что с такими ратниками и такой армией, едва насчитывавшей три тысячи, нечего и думать о походе на Москву.
— Государь, если Шуйский двинется на нас, он раздавит нас как котят.
— Что же ты предлагаешь, Иван Мартынович?
— Надо звать казаков, без них мы ничего не сделаем.
— Давай зови, — согласился Дмитрий. И Заруцкий отправился на Дон звать казаков под знамена царевича Дмитрия Ивановича, чудесно спасшегося от происков Шуйского.
Однако и эта трехтысячная армия доставляла немало забот новоявленному царю. Ее надо было не только кормить, но и чем-то занять, а главное — платить ей.