Скопин-Шуйский. Похищение престола

— А чего ту непонятного, пан Роман, чай, не дурак.

— Научи и свиту свою при возвращении быть как можно веселее и радостнее.

Когда Шуйскому сообщили, что из Тушина, прибыло большое посольство для переговоров, он спросил Мстиславского:

— Федор Иванович, наверно, негоже царю с воровскими послами беседовать? А?

— Я думаю, негоже, государь, — согласился князь.

— Прими их ты. Послушай, чего они там молотят. Что ответить, сам решай с думцами. А у меня серьезный ныне разговор с Скопиным-Шуйским грядет. Нас не тревожьте.

Когда Скопин вошел в царский кабинет, Шуйский стоял у окна, ссутулившийся, ставший вроде еще ниже, жалкий высохший старик. Обернулся на стук в дверь, пригласил тихим голосом:

— Проходи, Мишенька, садись к столу.

Скопин сел на один из стульев, стоявших у бокового стола, придвинутого к царскому.

— Вот зрю в тушинскую сторону, костры горят, ворье кашу готовит, — говорил Шуйский, умащиваясь в широком царском кресле, куда впору можно было и двух-трех таких старикашек засунуть. — Что творится, что творится, сынок. Голова кругом идет. Вор уж под стены Кремля приполоз, звон посольство как путний шлет.

— С чем оно пришло?

— А кто его знает. Не думаю, что с добром. Федору Ивановичу поручил с имя беседовать. Я что тебя позвал, Мишенька? Акромя как на тебя — не на кого мне положиться. Придется тебе к шведскому королю ехать, сынок. Просить помощи.

— Он же вроде сам уже предлагал.

— Вот, вот, он-то предлагался, а я кочевряжился: мол, не надо. Сами управимся. Вот и управились. — Голос у царя пресекся, и он умолк, пытаясь справиться с подступившей вдруг слабостью. Долго молчал и заговорил еще тише:

— Когда под Тулой стояли, Болотникова выкуривали, от Карла IX опять посланец пожаловал: не нужна ли помощь? Ну, думаю, зачем она мне? Болотникова вот-вот прикончим, а шведы ведь за так помогать не станут, обязательно что-нибудь попросят за услугу, либо Корелы, либо Иван-город. Сказал посланцу: мол, спасибо его величеству за заботу, но не нуждаемся. А ныне вон к горлу подступили, хоть в петлю. Про юг уж молчу, так ведь и северные города почти все к Вору наклонились. Того гляди Московский посад его позовет. Псков передался, Новгород пока меня держится, даже поляков, которых я им на жительство прислал, утопили в Волхове.

— Пленных? — удивился Скопин.

— Вот именно. Я их пленил и, чтоб Москву не объедали, по городам разослал, а новгородцы управились — «воду посажали». Но Псков-то, наоборот, тем пленным чуть не в рот глядит, кормят от пуза, лелеют. Вот и долелеялись, сами ополячились, Тушинскому вору присягнули.

— Да, — вздохнул Скопин. — Действительно худо дело.

— Да уж куда худее, Мишенька;

— Хорошо, Василий Иванович, я согласен поехать. Но что я могу им сулить от вашего имени?

— Сули Корелу, мало будет — дари Орешек. Не скупись, Миша, на посулы.

— Но войско-то наверняка будет деньги требовать, тут посулами не обойдешься.

— Это верно. Я дам тебе для начала немного, но главное, разошлю по городам, которые за мной, указ, о том, чтоб все тягловые сборы на тебя слали деньгами ли, рухлядью. И ты требуй с них моим именем. И про монастыри не забывай, там деньги завсе есть.

— Хорошо, Василий Иванович, когда мне выезжать?

— Да хошь завтра. С собой возьмешь шуряка своего Семена Головина и конный полк самый лучший. И ступай, сынок.

— А грамоту полномочную?

— А вот возьми, — царь посунул по столу хрусткий лист бумаги. — Томила заготовил, я подписал и печать приложил.

— А Дума?

— Стану я этих дураков спрашивать. Мстиславский знает и довольно. А с долгобородыми советоваться — делу вредить. Завтра же в Тушине будет известно.

Тушинское посольство, пока пробиралось по Москве к Кремлю, изрядно трусило. Даже у самого пана Будзилы поджилки тряслись: «Повяжут гады, вздымут на дыбу, поджарят огоньком. Ох, и удумал этот гетман. Сам небось не пошел послом, хорунжего решил скормить москалям».

Но когда их в сопровождении сотника пропустили в Кремль и привели в Грановитую палату, где сидела Дума, Будзило воспрянул духом: «Значит, с нами считаются. Погуторим». И не увидев на царском месте царя, явил хорунжий не возмущение, нет (возмутись так, чего доброго, и угодишь на дыбу), а явил Будзило легкое неудовольствие:

— Нам бы с государем увидеться надо.

— Государь мне поручил, — сказал Мстиславский, с трудом скрывая презрение к воровскому посольству. — Сказывайте, с чем пожаловали?

— У нас был недавно ваш посол Доморацкий.

— Это не наш посланец, а польского посольства.

— Ну ладно, — согласился Будзило. — Пусть будет польского посольства. Доморацкий сказал, что вы требуете ухода всех поляков из армии государя Дмитрия Ивановича, обещая за это мир Польше.

— Ну допустим. Что из того?

— Поляки согласны оставить царевича…

— Вора, — вставил слово Мстиславский.

Будзило и ухом не повел:

— …Ну да, Дмитрия Ивановича, но с условием, чтобы вы выплатили всем жалованье.

— За что? — нахмурился князь.

— Ну как? Они же сколько прошли, поистратились…

— Пограбили, — в тон хорунжему продолжил Мстиславский. — С чего ради мы должны вам платить?

— Ну как же? Мы уходим, вы получаете мир, а он всегда был недешев. Не так ли? Согласитесь?

Мстиславский почувствовал, что воровское посольство что-то удумало, на чем-то хотят провести его, надуть, но никак не мог понять: на чем? Не могли же они всерьез мечтать, что царь заплатит всей их ораве. Но к чему они клонят? Пока не разгадана их хитрость, нельзя кончать переговоры.

— Хорошо. Я доложу государю о вашем предложении. Мы посоветуемся.

Князь, откладывая переговоры, думал, что выигрывает время. Будзило знал, что продолжения их не будет и что половина дела уже сделана. Вторая — главная — на обратном пути.

И уже на крыльце, где их ждал сотник-провожатый, он сказал ему почти радостно:

— Все. Рати не будет.

— Что, договорились? — спросил тот.

— Договорились.

Воровское посольство возвращалось через полки, расположенные на речке Пресне, а также на Ходынке. Всем встречным радостно сообщалось: