Слабая, сильная, твоя…

Павел Петрович, почесывая затылок, снова и снова заставлял меня рассказывать, как Мирзоев ударил меня в первый раз, как во второй, почему я решилась бежать и где находилась в момент выстрела. Но, главное, как пистолет попал мне в руки. Мне предъявляли пресловутую кружку и просили повторить траекторию движения кружки к виску Черенка.

Я понимала, что Павлу Петровичу надо закрыть дело. Терпеливо повторяла рассказ, ездила на место действия, садилась на проклятую кровать, вставала, замахивалась и целилась. Потом снова начинала рыдать. Мир просил закончить на этот раз и увозил меня. После всех упражнений я уставала до полусмерти, падала на больничную койку и засыпала.

Через месяц Мир сказал, что ему надо уехать. Я должна была остаться, потому что шло следствие и не был закончен курс лечения. Этот чертов курс закончить было невозможно никак. Больная все больше походила на привидение: тощая, синевато-бледная и все время выла.

Я безропотно отпустила мужа, думая, что рядом со мной даже он может стать душевнобольным, и это при полном отсутствии у него души.

Однажды ко мне в палату (Мир заплатил за отдельную) вошел молодой следователь, Павел Петрович.

— Здравствуйте, Елена Борисовна! Вот пришел вас порадовать. Сегодня сдаю дело. Больше вас не побеспокою.

Я молчала. Честно говоря, быть полусумасшедшей довольно удобно: можно не придавать значения условностям. Паша мне надоел ужасно. О прекращении дела можно было бы проинформировать меня и по телефону — с мобильником я не расставалась даже в туалете.

— Вообще же дело необычное. Ваш муж — молодец, ничего не скрывал. Да и вы тоже. Извините еще раз за то, что измучили вас допросами. Очень уж непонятно было, как это вы Черенка замочили.

— Теперь понятно? — разлепила я губы.

— Ну да. — Он наморщил нос, усеянный рыжими веснушками. — Для отписки понятно.

— Что же вам еще? — Он все ходил вокруг да около, раздражая меня.

— Елена Борисовна, у нас на Шаболовке такие дела проходят, что просто диву даешься, до чего люди ради денег доходят. Похищают, вымогают, шантажируют. И редко кто может вот так, как вы… Я для себя понять хочу, что же в вас такое, чего у других нет?

Я подумала, что, может, он и вправду хочет знать? Рассказать? Не стоит? Что же, пусть слушает:

— Это ИП, — ответила я, понимая, что придется объяснять подробнее.

— Простите, не понял…

— ИП — инстинкт противостояния. У меня очень развит.

— И как он проявляется? — спросил он недоверчиво.

— Вы читали дело моего первого мужа? Оно связано с этим делом напрямую.

— Конечно, читал. Он убил свою сестру.

Господи, как сложно! Ведь не просто «убил сестру», а «почему-то убил сестру, до сих пор не ясно». Но разговор не о том!

— Там где-то записано, что после того как он застрелил Альбину, он приставил пистолет мне ко лбу. Надо было просить, чтобы он не убивал меня, а я послала его. Вот это и есть ИП.

— То есть, когда назло делаешь? — Вид у него был заинтересованный.

Мне захотелось объяснить благодарному слушателю:

— Часто получается назло. Но это не главное. Надо сохранить себя не как биологическую единицу, а как личность. Свое достоинство сберечь.

— А! Лучше умереть стоя, чем жить на коленях, да? — Он вроде понял.

— Примерно так. Хотя иногда живешь на коленях и радуешься.

Впрочем, об этом он меня не спрашивал, а я и это могла бы хорошо объяснить.

— Знаете, а вы ведь мне сразу вроде не понравились, — простодушно признался Паша, — не верил я вам. А сейчас верю: так бывает, рвешься до последнего, и уже когда совсем плохо — прорываешься! Так и вы — не хотели Черенку подчиняться ни в какую и — получилось! Повезло вам, когда вы его кружкой-то двинули: кружка эта раскололась и острый осколок попал в самый висок. Вы уже в труп стреляли. И со вторым повезло — ранили в грудь, тяжело. Вы стрелять-то где учились?

— В кресле перед телевизором.

— М-да. Опять, значит, повезло, — в его лице мелькнуло сомнение, но исчезло. Он поднялся и сказал: — Ладно, отдыхайте. Думаю, больше не побеспокоим. Поправляйтесь! До свидания.

Глава 24

Мир звонил мне по два раза на день. Докладывал, где был, что видел, кто что сказал. И только о самом главном молчал как рыба. А самым главным было то, что ничего не кончилось со смертью Мирзоева. Больше того, все только начинается! Черенок — пешка, никто. После его смерти за дело возьмутся те самые серьезные люди, о которых говорил мой похититель.

Во мне же что-то щелкнуло там, в той комнате. Вроде все хорошо, но… Я и раньше была совсем одна, только не думала об этом. Сама со своей любовью. Мир был только объектом страсти, никогда мне и в голову не приходило советоваться с ним, обращаться за помощью, искать сочувствия, понимания. А теперь стало ясно: в экстремальной ситуации мне оставалось надеяться только на себя. Именно поэтому и проявился этот пресловутый ИП. А у Мира был выбор еще до того, как меня похитили. Он мог принять условия Мирзоева, не рискуя мной. Но его дело значило для него больше жизни любящего его человека.

Я еще не осмыслила этого в полной мере, но уже прорастали тоненькие побеги обиды в моей душе. Почва была вполне благодатной. Годами я получала в награду от человека, которого обожала, только равнодушие. Каждая холодная ночь, согреваемая алкоголем, но не любовью, оставляла капельку питательной влаги для ядовитого цветка, грозящего вырасти в огромную ветвистую лиану. Кто знает, не будет ли такое растение закрывать для меня солнце любви?

Однажды Мир позвонил и сказал, что не может больше жить в разлуке, приедет послезавтра и заберет меня в Париж. Он уже нашел медсестру, которая будет ухаживать за мной в нашем доме. Я ответила: «Хорошо» и отключилась.

«Он не может, — подумала я, — что это случилось с ним? Снова придумал, как меня можно использовать в хозяйстве?» И ведь была права!

Через день Мир увез меня домой, в Париж. Все пошло почти по-прежнему. Хотя нет, не по-прежнему. Во-первых, я не работала — депрессия делала меня рассеянной и нервной. Плохо выглядела к тому же, на лбу красовался шрам. Мир предлагал сделать косметическую операцию, но я тянула время — очень не хотелось встречаться с врачами снова.

И потом, была смутная мысль, что этот шрам, след моего жизненного опыта, теперь вроде знака на лбу. Нет, не знака, а вроде рубца после тяжелой операции на мозге. Неважно, главное, что, глядя на него и ощущая его под пальцами, я напоминала самой себе, что мне пришлось пережить. И почему. И каков результат.

Во-вторых, муж вел себя, будто влюбленный студент. Меня это немного напрягало. Я не привыкла к цветам, интимным ужинам с продолжением в постели, поездкам на выходные за город с остановками в деревенских гостиницах, похожих на домики из сказок Шарля Перро. Он дарил мне милые, но очень дорогие безделушки, старался говорить не о делах, держал за руку во время представления в театре.

Конечно, это было приятно. Он по-прежнему волновал меня, был моим единственным мужчиной. Я восхищалась его умом и умением вести себя, любила проводить с ним время, радовалась его подаркам, желала его тело. Но ушло что-то важное, может, даже главное.