Слабость Берсерка

Пока он говорил, его мизинец едва заметно касался моей шеи, вызывая такой шквал мурашек, что я с трудом различала слова. Поняла только одно — нужно работать. И я взялась за дело в полную силу, помогая Иво и наместнику Яреку с берсерками и даже работая на стройке, если для меня находилось дело.

— Как только король Райлен прибыл, Лилеану сразу же взяли под стражу, — сообщила мне на следующий день Ирма. — Отправили сперва в столицу, а потом и в Ксин’теру. Домой.

Я присвистнула, никак не ожидая, что леди Муради окажется преступницей. Её манеры, горделивая осанка, манера говорить — всё в ней выдавало настоящую аристократку, воспитанную в любви и восхищении.

— А что она сделала?

— Пыталась убить жену союзника короля и подругу самой королевы Даниэлы — герцогиню. Причём не один раз, а два! Да и барон д’Арлейн, тот самый её «жених», оказался бывшим мужем той самой герцогини. Единственная причина, по которой Лилеану сразу не кинули в темницу, заключалась в том, что она заявила о своей беременности — якобы от него.

Вот тебе и невинная аристократка.

Чего у Лилеаны Муради было не отнять — так это упорства. Она не только избежала темницы, но и несколько раз оказывалась в рабстве, каждый раз убеждая работорговцев в своей высокой ценности. Её перепродавали другим, но всегда обращались с ней бережно.

И чему-то у неё действительно стоило бы поучиться. Например, не размениваться на сомнения.

Я не могла представить себе будущее в Ашенхолде… без Иво. Не замечала других мужчин — ни симпатичного молодого воина Эйлунда, ни берсерка с кроликом, который постепенно становился предводителем пещерных людей.

Но глупая гордость и упрямство не позволяли мне отпустить всё, что случилось с нами в прошлом, несмотря на то, что я видела: Иво делает всё, чтобы я чувствовала себя как дома и не ощущала себя обязанной. Казалось, он заранее знал каждую мою мысль, предугадывал все возражения, появлялся именно там, где мне хотелось бы его видеть — и при этом не пытался вынудить меня принять решение о нас.

Единственное, с чем он не мог мириться, — это с отсутствием прикосновений. И в этом он был откровенен. Каждый раз, когда мы случайно оставались наедине, он касался меня — шеи, запястий, ключиц — так, что я почти растекалась под его пальцами.

Но дальше он не заходил. Только предупреждал:

— К полной луне я не буду таким терпеливым и понимающим. И ты — тоже, — почти прорычал он, медленно проведя пальцем по выемке у меня на шее. — И не смей приближаться к берсеркам в это время.

Проклятье, иногда мне действительно хотелось, чтобы он не сдерживался.

Но в памяти снова и снова всплывали его слова — о том, что он живёт одним днём, не строит планов и не думает о будущем. И я не могла сделать шаг навстречу.

Я боялась последствий.

Болото с ним — с моим телом — оно уже принадлежало Иво, пока разум ещё сопротивлялся. И болото даже с моим сердцем, потому что, если я не попытаюсь дать нам шанс, то буду жалеть об этом всю жизнь. Моё сердце всё равно будет разбито, уж лучше жалеть о том, что сделала.

Но что, если я забеременею? Буду ли я нужна Иво с ребёнком? Нужна ли я ему вообще — такая юная, полная сомнений?

— Херсир с каждым днём всё злее. Скоро полнолуние, — Касон присел рядом со мной, глядя на растущую луну. — В последние месяцы он совсем не свой в это время. Лезет в самые страшные драки — по поводу и без.

— Как давно вы знакомы?

— Я пошёл на службу сразу же, как только король Райлен прибыл в Блекхейвен вместе с Иво. Видела бы ты их тогда… Два бывших раба. А херсир и вовсе никогда не знал ничего, кроме рабского лагеря. Они не понимали, что такое семья, и думали только о выживании — до недавнего времени.

С каждым словом Касона сердце сжималось всё сильнее. За мальчика, чьё детство состояло лишь из боли, насилия и рабства. За того, кто никогда не знал ласки матери, не слышал тёплого отцовского голоса, кто не имел ни семьи, ни даже представления о том, что она значит. За мужчину, которому всё приходилось вырывать силой, сражаясь за каждую крупицу свободы и уважения. За воина, живущего так, словно каждый день может стать последним — и потому не позволяющего себе ни привязанностей, ни слабостей.

У Иво никогда не было его женщины — в том смысле, чтобы он разделял с ней дом, чувства и любовь. Но были, наверное, десятки, если не сотни тех, с кем он просто забывался, словно верил, что может умереть в любой момент.

Полнолуние подступило внезапно — хотя я готовилась к нему больше недели. Иво с каждым днём становился всё злее, всё беспокойнее, но самое странное — я тоже. Хотелось то ли подраться, то ли добраться до Иво.

Эти желания были странными, дикими, будто чуждыми мне, но Касон говорил, что в Ашенхолде чувства берсерков сильнее, чем где бы то ни было. Не зря же это место притягивает их со всех концов Севера.

Как там сказал Иво? К полной луне он не будет таким терпеливым?

В день перед полнолунием, глубоко за полночь, я постучала в покои херсира, чувствуя, что я готова вышибить эту дверь если он не откроет.

А что если он там не один?!

— Ора? Что ты здесь делаешь? — голос Иво прозвучал хрипло, надтреснуто. Увидев меня у двери, он шумно вздохнул и почти угрожающе процедил:

— У тебя есть ещё один день.

И что потом?.. Он так и не сказал, что произойдёт, когда взойдёт полная луна. Но мне уже было всё равно.

— Этот день мне не нужен, — ответила я и протянула вперёд свой подарок.

И будь что будет.

— Что это?.. — похоже, мне впервые удалось его по настоящему удивить.

— А ты сам не видишь? Кролик. Я сама его поймала, всю неделю мучилась, — выпалила я, всучивая ему свою добычу и без церемоний проталкивая мужчину внутрь спальни.

Эпилог 2 Архипелаг

Архипелаг встретил нас сыростью — вязкой, затхлой, пропитанной болотами, гниющими водорослями и неизменной солоноватой горечью. Земля под ногами дрожала, будто глубоко внутри что-то шевелилось. Редкие клочья травы с трудом пробивались сквозь глину — жёлтоватые, почти прозрачные на свету.

Покосившиеся домики лепились друг к другу, словно и они пытались согреться. Каждый был кривым, часто подгнившим у основания, с протекающей крышей и щелями. Большинство построены из одного и того же дерева — серого, выгоревшего, местами испещрённого солью и плесенью.

Иво шёл впереди, не торопясь, направляясь к домику, на который я указала. Я же оглядывалась по сторонам, едва удерживаясь от того, чтобы не вжимать плечи. Всё здесь казалось чужим — и в то же время ужасно знакомым. Низкие домики, тяжёлое серое небо, оседлые, усталые лица женщин — слишком худых, слишком молчаливых, с впалыми щеками и руками, на которых синели вены.