Слабым здесь не место. Охота

Тархельгас не просто остановился, но что было сил толкнул себя в обратном направлении и сапогом ударил в колено Одноглазого. Бандит стал заваливаться. Топор неумолимо падал.

Лишь только потому, что Тибурон замер, сталь не раскроила ему череп, а рухнула рядом, чуть выше ключицы и зарылась в снегу, потеряв скорость. Топор просто ударил, но даже не разрубил плаща.

Одноглазый завалился следом. Тархельгас атаковал единственным, что у него осталось. Наконечником стрелы с переломанным древком, который все это время сжимал в руке. Он ударил в бок, вогнав его под самые ребра, но бандит словно не заметил этого.

Не уступая стражу в росте и превосходя в силе, он обрушивал на того удар за ударом. Схватил за голову обеими руками, впечатав в снег. Тархельгас потерялся, а вот его навыки и голоса – нет. Они направили кулак, который при ударе вогнал стрелу еще глубже.

Одноглазый впервые за бой издал звук, похожий на рык боли.

Это позволило стражу сбросить бандита и уже самому накинуться с кулаками.

Бил он только левой.

Прямой в челюсть, потом в ухо, затем обрушил кулак словно молот.

Следующий удар был нацелен в нос, но противник блокировал и перехватил руку так, что спустя пару мгновений оказался сверху.

Теперь он душил Тархельгаса.

Страж попытался вырваться. Избавиться жилистые пальцы от горла, но левая рука не справлялась. Одноглазый брал верх.

И вновь его спасли голоса.

«Один глаз, – говорили они почти размеренно, будто заранее знали, кто выйдет живым из боя, – какая роскошь. Цена за то, что он сделал, куда выше».

Тархельгас потянулся к горлу главаря. Вот пальцы поползли по скуле. Тот мотнул головой и тем самым ослабил хватку. Стражник вдохнул и вцепился ногтями в щеку, разрывая ее в мясо. Одноглазый в ответ надавил еще сильнее, но и Тархельгас, подобный волколаку, не отпускал жертву.

Кричал ли бандит – неизвестно. Страж лишь чувствовал кровавые куски плоти в своей руке. А после средний палец подобрался к веку.

Еще одно усилие.

Ноготь резко погрузился во впадину, выдавливая глазное яблоко.

Уже Безглазый заорал, выпустив Тархельгаса. Страж же в последнем рывке, словно зверь, дернул рукой на себя и вниз, отрывая ошметки кожи с лица главаря.

Если котлы безликих и существуют на самом деле, то люди, которых варят там, кричат именно так.

Пока главарь метался по снегу, не в силах подняться, Тархельгас, едва ощутив воздух в легких, встал и что было сил пнул его.

Затем еще раз. И еще. В то самое место, куда вогнал стрелу. Это успокоило мужика. Он перевернулся на спину, уже не крича. Отхаркивал кровь. Умирал.

Медленная смерть – то, что Одноглазый заслужил, но голоса хотели, чтобы последний вздох забрал именно Тибурон.

Тархельгас не имел ничего против.

Взяв топор в левую руку, он различил предсмертное бормотание главаря:

– Слово… дал слово… не посылать за… охотниками.

Стражник взмахнул топором, всадив металл точно в грудь, оборвав невнятные всхлипы бандита. Он уже и так понял, что к чему.

Или ему все подсказали голоса?

Пламя схватки начинало угасать. Тархельгас приходил в себя. Чувствовал боль, растекающуюся по телу, приходящую следом слабость и кровь, что медленно сочилась из ран.

Однако все это казалось каким-то далеким. Даже неважным. Ведь впервые за четыре луна Тархельгас смог удовлетворить голоса и заставить их замолчать. Он знал, что они довольны. Вот только как долго продлится их насыщение? Голод обязательно вернется вновь.

Именно подобные мысли все же заставили его вспомнить о кровоточащих ранах, которые следовало как можно скорее перевязать, если выживание еще входило в его планы.

И вот, высвободив один из ремней и перетянув им ногу, а вторым – предплечье, Тархельгас осознал, что забыл про волчицу.

В этих лесах волколаки живучи, как никто другой, поэтому не стоило списывать ее со счетов.

По своим же следам Тибурон стал возвращаться обратно, туда, где зверь его чуть не прикончил. Он прошел весь свой путь, отыскал тела убитых, но в свете луна все казалось таким странным. Темно-алая кровь в эту ночь была почти неразличима на снегу. Можно почувствовать ее запах, вкус во рту, то, как она пропитала одежду, но не увидеть глазами.

Так он дошел до места, и его предположение оказалось верным. Волчица была все еще жива. С копьем в правом боку она из последних сил поднималась на лапы, делала несколько шагов и падала. От былого гнева не осталось и следа. Лишь инстинктивное желание выжить.

Отыскав свой меч без особого труда, Тархельгас шел за волчицей, держась на расстоянии, пока та окончательно не рухнула в снег. Спрятав металл в ножны, страж выждал еще какое-то время и только после подошел ближе.

Она тяжело и хрипло дышала. Грудь то поднималась, то опускалась. Из ран медленно сочилась кровь. Шерсть невообразимого оттенка при каждом вздохе переливалась в свете луна какими-то неописуемыми мрачными тонами, отдававшими то блеклым огнем, то темной медью. Тархельгас во второй раз отметил, что еще не встречал волколаков, подобных ей.

Однако его поразил далеко не темный каштан шерсти волчицы, а цвет ее глаз. Серые, как утренние сумерки котлов, с голубым отливом неба в те моменты, когда рассеиваются тучи.

Тархельгасу показалось, что она смотрит на него с каким-то пониманием. Была в этом взгляде частичка чего-то разумного. Присущего человеку – не зверю. И кто, как не страж Воющего Ущелья, знал, что наофалгеа в кровавый лун себе не принадлежит.

Останься Три К в живых – ему бы это не понравилось. Не убийство обезумевшего волка (подобное они и сами делали по необходимости), а то, что зверя бросили мертвым без всяких почестей, не отдав тело сородичам. Ведь если взглянуть на волчицу с другой стороны – она все еще человек, хоть и скрыта шкурой зверя.

Тархельгас решил почтить память капитана Кофмана и успокоить волколака согласно обычаю котлов.

Стражник вытащил копье, собираясь добить раненого зверя, когда тот подскочил из последних сил и резко поднялся, чуть не снеся зазевавшегося Тибурона.

Волчица замерла напротив Тархельгаса, широко расставив передние лапы для устойчивости. Ее едва заметно шатало.

И вот они стояли друг напротив друга. Оба истекающие кровью, и каждый готовый защищать свою жизнь до последнего. Он сжимал серебряное копье, она готовилась к нападению.

Однако волчица не скалила пасть, не рычала. А Тархельгас не менял позиции для атаки. Казалось, прошла вечность, прежде чем с волчицы спало оцепенение. Она, уже скорее скуля от боли, мотнула головой из стороны в сторону. Ее взгляд будто бы прояснялся.

Время кровавого луна не вечно, и эта ночь, какой бы длинной ни была, подходила к концу, ослабляя власть над зверем.

Волчица сделала свой первый неуверенный шаг назад, в ответ на что Тархельгас опустил, пусть и не полностью, свое копье.