Сладкое Забвение

— Разозлил меня, — вот и все, что я сказал, вертя в руках стакан с виски.

— Должно быть, это плохо. Требуется много времени, чтобы вывести тебя из себя. Дай угадаю, он оскорбил твою маму?

— Нет.

— Отца?

— Нет.

— Твоего самого красивого кузена? Шесть-два, темноволосый, большой член..

— Лоренцо? — сухо сказал я.

— Да?

— Отъебись.

Лоренцо рассмеялся, хлопнул меня по плечу так сильно, что выплеснул немного виски из моего стакана, и ушел.

Я же говорил, идиоты кузены.

Глава 10

«Падаем ли мы от честолюбия, крови или похоти, как алмазы, мы огранены нашей собственной пылью.»

— Джон Вебстер

Елена

Оно было серебристым, крошечным и отражающим свет. Я почти видела в нем свое лицо. Платье Джианны, конечно же. Длинные серьги из перьев, зеленые каблуки, волосы уложенные на макушке, и никакой косметики, кроме красной помады, сегодня вечером она была на ансамбле.

— ... Если ты собираешься сделать это, сделай это с мужчиной-стриптизером. Поверь мне на этот раз.

Она разговаривала с моей пятнадцатилетней кузиной Эммой, которая сидела на кухонном островке и со скучающим видом потягивала пунш через соломинку.

Все мои тетушки обсуждали девичник Адрианы, а я сидела в сторонке, напротив бабушки, за столиком с чашкой кофе перед ней. Мы только услышали этот крошечный кусочек разговора Джианны, прежде чем шум моей семьи заглушил остальное.

Я покачала головой, слегка удивленная, но еще более встревоженная. Слова, прошептавшие мне на ухо Оскар Перес, дошли до глубины души. Он снова оттащил меня в сторону, сказав улыбнуться, что это дополнит мою belleza (прим. переводчика — красота) — что бы это ни значило. Я не говорила по-испански и никогда не хотела. Прекрасный язык звучал резко и агрессивно из его уст. Я терпеть не могла, когда мне говорили улыбаться, будто моя улыбка принадлежала им, а не мне.

Он так и не объяснил, почему расстроился из-за того, что я сбежала и переспала с парнем, но я могла понять только одну причину: он думал, что женится на мне. Трудно представить, что отец согласился бы на это, учитывая, что Оскар даже не являлся итальянцем, но зачем еще мне было сидеть рядом с ним за ужином, если раньше мне никогда не приходилось этого делать?

— Ты не счастлива.

Мой взгляд скользнул от царапин на деревянном столе к карим глазам бабушки. Я отрицательно покачала головой.

— Нет, это не так.

Я никогда не позволю такому человеку, как Оскар Перес, украсть мое счастье.

— Ты не умеешь врать, мой ангел.

Я не ответила, не зная, что сказать.

— Самые маленькие проблемы кажутся такими большими тем, кто молод, — сокрушалась она. — Знаешь, раньше я тоже переживала, как и ты. Знаешь, что это мне дало? Ничего. Не трать свое время на вещи, которые не можешь изменить, — она встала, положив руку на стол. — Я иду спать.

— Спокойной ночи, бабушка.

Она остановилась, повернувшись ко мне.

— Ты знаешь, что нужно делать, когда ты не счастлива?

Мне не хотелось спорить с ней, что я не не счастлива, поэтому я подняла бровь.

— Что?

— Что-то захватывающее.

— Например?

— Понятия не имею. Возможно, покурить сигареты с красивым молодым парнем.

Ах. Улыбка тронула мои губы. Только она могла думать о Николасе как о молодом парне.

— Спокойной ночи, tesore. (прим. сокровище) — бабушка подмигнула.

Пламя свечи танцевало, мрачное напоминание о фальшивых улыбках в оранжевом, завораживающем свете. Прозрачные занавески развевались на легком летнем ветерке, а лампа отбрасывала мягкий свет на стены с книгами на полках. Фрэнк Синатра просочился под дверь библиотеки так тихо, что это могло быть отдаленным воспоминанием о подобной ночи полвека назад.

Я сидела, скрестив ноги, в кресле у камина, на подлокотнике лежала книга. Я прочитала не больше двух страниц, пока не сдалась, и не откинула голову на спинку кресла и не уставилась на свечу, наполняющую комнату запахом лаванды. Мои каблуки были забыты на полу, белые бантики распущены по красному восточному ковру.

Я сбежала из кухни так быстро, как только смогла, мамины разговоры о свадьбе были раздражающим шумом, который становился все громче и громче, пока мне не понадобилась тишина. Дело было даже не в Оскаре Пересе. Речь шла о невысказанных словах и неопределенном будущем.

Как твердая скорлупа кокосового ореха, Сладкая Абелли защищала меня от мира. Ее нельзя было расколоть без мощных инструментов. Снятие этого барьера обнажит часть меня, которую не многие видели — то, что я чувствовала. Уязвимая я. Я не была уверена, почему позволила Николасу Руссо увидеть эту сторону. Возможно, потому, что его безразличие заставило меня поверить, что он не хочет меня сломать.

Мои глаза взлетели вверх, когда щелчок двери библиотеки достиг моих ушей, будто мои мысли вызвали его, и Николас вошел.

Когда его взгляд оторвался от пола и он заметил меня, он резко остановился. На секунду мне показалось, что он повернется и уйдет, не сказав ни слова, только потому, что я здесь. Его взгляд был безразличным, снисходительным — словно он пришел в свою библиотеку, в поисках слуги в своем кресле. Этот человек действительно не хотел иметь со мной ничего общего. Ну, мне он тоже не нравился. По правде говоря, в основном это было потому, что я ему не нравилась.

Его глаза сузились.

— Почему ты не на вечеринке?

— Почему ты тоже? — возразила я.

Он провел рукой по своему галстуку, наблюдая за мной расчетливым взглядом, словно взвешивая все «за» и «против» моего присутствия. Не похоже, что здесь много профессионалов.

Приняв решение, он закрыл дверь и направился к мини-бару, так и не ответив на мой вопрос. Он налил выпить, и я попыталась притвориться, что его здесь нет, что его присутствие не заполнило комнату, делая мой разум бесполезным. Тем не менее я поймала себя на том, что наблюдаю за каждым его плавным движением, когда он наполнял стакан виски.

Моя кожа горела, как живая проволока, ткань платья казалась тяжелой, а ветерок из открытого окна касался моих плеч. Когда он проходил мимо, я притворилась, что поглощена маленькими черными фразами передо собой, но на самом деле я не слышала ни одного слова об убийстве Джона Ф. Кеннеди. История, факты, заставляли меня чувствовать себя лучше во времена сомнений, потому что когда-нибудь я стану ничем иным, как воспоминанием, таким же, как они.

Он сел в серое кресло у окна и достал телефон. Наклонившись вперед, он упёрся локтями в колени. Расстегнул пиджак, обнажив черный жилет, облегавший плоский живот. Его галстук висел косо, и это зрелище внезапно заставило меня задуматься: как он выглядит по утрам, весь взъерошенный? Я сглотнула.