Славянские древности

Пользуясь случаем, я хотел бы одновременно отметить, что «мертвый» по-древнеславянски — навь, и это слово одновременно означало и загробный мир вообще. Некоторые лингвисты искали в этом слове еще один отголосок упомянутого античного влияния, связывая его с греческим , латинским navis и имея в виду лодку, на которой Харон перевозил души умерших на тот свет [754] . Хотя эту связь и нельзя отрицать (в древнем чешском и польском языках мы имеем nav, n'ava также и в значении лодка), этот лингвистический вопрос все же следует оставлять открытым. Столь же возможно, что старославянское навь не связано с navis, но происхождение его древне-индоевропейское, так же как и готское naus и литовско-латышское navit, nave [755] .

754

Так, в частности, полагает А. Котляревский в своем ценном и обширном исследовании „О погребальных обычаях языческих славян“ (М., 1868). В настоящее время эта работа уже весьма устарела.

755

„Ziv. st. Slov.“, I, 268.

Неясно и происхождение обычая хоронить мертвых в санях или привозить умерших на санях к могиле, даже если погребение происходило летом. В русских источниках, по которым этот обычай нам только и известен, имеется несколько сообщении о том, что тела умерших князей Владимира, Бориса, Глеба, Ярослава, Михаила, Святополка (X–XII века), хоронились ли они зимой или летом, привозились к месту погребения на санях [756] .

Более того, люди, ожидавшие своей смерти, готовили себе для погребения сани, а старое русское выражение «сидеть на санях» означало то же, что и «быть перед смертью» [757] . Этот обычай еще долго удерживался в России и на Украине, а в Карпатах он бытует и до сих пор; имеются известия о подобном же обычае в Словакии, Польше и Сербии [758] . В сани всегда впрягались волы.

756

Лаврентьевская летопись, 128, 158, 181, 296 (ПВЛ, I, 89, 121, 196), Житие Бориса и Глеба (миниатюры).

757

См. начало „Поучения князя Владимира Мономаха“ (Лаврентьевская летопись, стр. 232) и „Описание смерти монаха Феодосия“ под 1074 годом (там же).

758

„Ziv. st. Slov.“, I, 271. Об этом и предыдущем обычаях большое исследование написал проф. Д.Н. Анучин, Сани, ладья и кони как принадлежности похоронного обряда (М., 1890). См. по этому вопросу также работу Т. Волкова „Le traineau dans les rites funeraires de l’Ukraine“ (Rev. des trad, pop., Paris, 1896). См. литературу в „Ziv. st. Slov.“, I, 269.

Поскольку же этот обычай распространен также и у финнов и среди некоторых урало-алтайских племен, возникает законный вопрос: является ли он местным, славянским, или же заимствован славянами у соседних с ними народов? По всей вероятности, обычай везти тело покойника на санях является все же местным как у славян, так и у финнов и связан с характером русской земли, а также с тем, что сани были на Руси древнейшим видом транспорта. На вопрос о том, где возник обычай класть в могилу сани, нельзя дать удовлетворительный ответ.

Весьма интересной и существенно важной подробностью древнеславянского погребального обряда является также погребальное празднество, так называемая тризна и связанный с нею пир (пиръ, страва).

С полной достоверностью тризна засвидетельствована только у восточных славян, однако известия, которыми мы располагаем в отношении остальных славян, дают право не сомневаться, что тризна была известна всем славянам. Подробного описания того, что, собственно, представляла собой тризна, нет, однако сопоставление различных дошедших до нас известий дает все же возможность восстановить истинную ее картину.

Первые страницы летописи рассказывают только о том, что племена радимичей, вятичей, северян и кривичей совершали над покойником тризну (применяют термин тризну творити) до того, как его сжигали; там же, под 945 годом, мы читаем, что княгиня Ольга справляла тризну над могилой Игоря, но что позднее она сама, став христианкой, повелела над ее могилой тризну не творить. Значительно больше сведений о тризне мы находим в русском источнике «Житие Константина Муромского», источнике хотя и более позднем, но содержащем много древних традиций. В нем наряду со словом «тризна» упоминается также делание бдыну (бдынъ) и битва [759] . О языческих погребальных празднествах упоминают и польские хроники, но термин «тризна» в них не приводится. Не употребляет его и Саксон Грамматик в описании погребения, которое устроил своему умершему брату славянский князь Исмир [760] . В чешских источниках слово «тризна» хотя и является inferiae, placatio mortuorum, записанным между чешскими глоссами в словаре «Mater Verborum» (XIII век), но глосса эта является подделкой [761] . Зато к чешской «тризне», очевидно, относятся празднества, о которых упоминает хроника Козьмы Пражского (III, I). Князь Бржетислав в 1092 году наряду с другими запретил особые празднества в честь умерших: «item sepulturas, quae fiebant in silvis et in campis, atque scenas, quas ex gentili ritu faciebant in biviis et triviis, quasi ob animarum pausationem, item et iocos profanos, quos super mortuos suos inanes cientes manes ac induti faciem larvis bachando exercebant».

759

„Ziv. st. Slov.“, I, 246, 274. Весь источник опубликован в исследовании А. Котляревского, Погребальные обычаи, 128. Что означает выражение „делати бдынъ“, неясно, я истолковал бы его скорее всего как бдение и связанные с ним элегии над умершим. Ср. „umrlci“ ночи у чехов и „puste“ — ночи в Польше. („Ziv. st. Slov.“, I, 247).

760

Kadlubek (Bielowski, Mon. Poloniae Hist., II, 268), Saxo (ed. Holder).

761

„Ziv. st. Slov.“, I, 274.

Уже из этих сообщении видно, что тризна была не одним лишь погребальным пиршеством, но и чем-то другим, каким-то празднеством драматического характера (scenas faciebant et iocos profanos induti faciem larvis), главной частью которого было представление битвы, на что, помимо слова «битва» в «Житии Константина Муромского», указывает как этимологическое значение слова «тризна», связанное с чешским tr'yzniti, польским tryzni'c в значении «бить кого-то», так и значение слова «тризна» в церковнославянских источниках, где оно в переводах соответствует греческому , , , (тризновати — pugnare, тризникъ — pugnator) [762] .

762

Там же, I, 278.

Все это вместо взятое показывает, что при погребениях, а позднее и во время празднеств в честь мертвых проводилась состоявшая из символических движений праздничная игра, главным моментом которой была военная сцена (состязание), сопровождавшаяся бряцанием оружием, криками и военными песнями. Разумеется, это не было воспроизведением какой-то битвы, в которой некогда участвовал умерший, или воспоминанием о ней, так как вся игра, очевидно, имела магическую подоплеку. Это был бой со злыми духами с целью отогнать их. Еще Иоанн (Ян) Менеций упоминает в XVI веке, что при погребении в западной Руси мужчины с мечами в руках кричали слова: «gey, geythe, begoythe peckelle», неправильная транскрипция которых лучше всего может быть истолкована как «бегите, бегите, пекельни» (то есть демоны). Подобных пережитков сохранилось много [763] . Употребление масок, очевидно, также было связано с представлением о действующих здесь злых духах.

763

Там же, I, 278–281. Д. Зеленин, „Живая старина“, 1911, 410.

Пиршество, следовавшее после тризны, называлось пиръ либо страва. Последнее слово очень интересно еще и тем, что оно упоминается уже в связи со смертью Аттилы в Венгрии в 453 году, свидетельствуя одновременно и о том, что подданные Аттилы в средней Венгрии должны были быть славянами [764] . Иордан говорит [765] , что над гробом Аттилы был устроен обильный пир, который называется страва (stravam super tumulum eius, quam appellant ipsi, ingenti comessatione, concelebrant), — то есть употребляют славянский термин, и поныне означающий пищу и засвидетельствованный в древних чешских и польских источниках XIV и XV веков, специально в значении погребального пира [766] .

764

См. „Slov. star.“, II, 136.

765

Iord., Get., 258.

766

Подтверждения см. в „Ziv. st. Slov.“, I, 282.

Погребальные пиры, устраивающиеся с подобным же расточительством и обилием еды и меда, засвидетельствованы с древнейших времен также и у других славян [767] , и, как известно, до сих пор у всех славян принято гостям, прибывшим на похороны, преподносить еду или по крайней мере крепкие напитки. В Белоруссии при этом и по сей день хозяин и гости угощают небольшим количеством еды и напитков [768] также и души предков, которых призывают и благодарят за то, что они угостились… обращаясь к ним и молясь им так, как, очевидно, и тысячу лет назад [769] .

767

Ср. также пир князя Мужока в 593 году [Theophyl. Simoc., VI, 9; Theoph. (ed. Boor), 270], князя Измира [Saxo (ed. Holder), 276], см. „Ziv. st. Slov.“, I, 274, 275. В древней Руси засвидетельствован обычай опорожнять чашу в честь умершего, а также в честь рода и рожаниц („Ziv. st. Slov.“, I, 282).

768

„Ziv. st. Slov.“, I, 281.

769

Записал Шейн, Материалы, I, 2, 556, 569, 596. To же отмечает в XVI в. и Ян Менеций (Script, rer. livon., II, 391).

Подобным же образом, как и во время самих похорон, умершие чтились совместно в дни, посвященные поминовению мертвых. Непосредственных известий об этом со времен язычества дошло не много [770] , однако о живучести этого обычая (не только у славян) свидетельствует лучше всего то, что как восточная, так и западная церковь включила эти дни в число церковных праздников и, несмотря на все свои попытки, не смогла лишить славян древних языческих атрибутов, к которым в первую очередь относится обычай приносить на могилы пищу для умерших, а также различные драматические игры, а зачастую и разнузданные празднества, устраивавшиеся при этом. Насколько еще сильно удерживаются языческие представления в самых глухих славянских областях Балканского полуострова, где до сих пор сохранилось еще много таких дней, посвященных памяти умерших, носящих самые различные наименования [771] , видно, например, из того, что в Сербии священник в отдельных местностях не только сам кладет еду на могилы, но даже заклинает злые души умерших не возвращаться обратно. В Болгарии подобным же образом на сороковой день после смерти священник окуривает могилу умершего и в сделанное отверстие наливает воду и кладет еду [772] . Вообще же можно сказать, что у католиков древний обычай кормить на кладбищах умерших исчез полностью или же оставил после себя незначительные следы, в то время как у православных болгар, сербов и русских этот обычай погребальных пиршеств на кладбищах сохранился в неприкосновенности.

770

О них упоминают Ибн-Русте и Гардизи (А.Я. Гаркави, указ. соч., 265, Bartold, 123).

771

„Ziv. st. Slov.“, I, 291–292. Наиболее распространенными терминами среди славян являются задушница, задушки (от славянского душа) и помен, поминки (от старославянского мьнети). На Руси и на Балканах весьма распространен также термин трапеза от греческого .

772

„Ziv. st. Slov.“, I. стр. и 294, 295. Об относящихся сюда обычаях и их наименованиях см., в частности, исследование М. Мурко, „Das Grab ais Tisch“ в журнале „W"orter und Sachen“, 1910, II.

Из празднеств и игр, устраивавшихся славянами в честь душ умерших, заслуживают упоминания и так называемые русалии и радуницы, о которых мы будем говорить еще раз в VI главе. Русалии, являвшиеся на Руси явным пережитком язычества, во многих случаях засвидетельствованы уже в XI веке. Против них ополчились светские и церковные христианские князья. Радуницы в древний период славянства не засвидетельствованы [773] , но как праздник умерших распространены по России, куда так же, как и русалии, проникли под греко-римским влиянием. Оба эти праздника свидетельствуют также и о сильном влиянии, которое оказывала на славян римская культура со времен империи. Оба названия — античного происхождения: русалии от rosaria, rocalia (римский праздник роз), а радуница от , [774] ; и хотя, как следует предполагать, славяне и до этого имели свои дни поминания умерших, свои задушницы, поминки, dziady и т. п., все же не подлежит сомнению, что они переняли не только новое название, но и переняли сами празднества точно такими же, какими они видели их у греков и римлян.

773

Впервые о радунице упоминается в IV Новгородской летописи под 1372 годом; русалии упоминаются уже в Киевской летописи под 1068 годом вместе со скоморохами и музыкой, а часто и в запретах и проповедях того времени („Ziv. st. Slov.“, I, 292, III, 54, 260).

774

О русалиях см. исследование F. Miklosiche, Die Rusalien, Sietzungsber., Akad. in Wien, 1864; о радуницах — упомянутую работу М. Мурко (с. 144, 152). Более подробно см. в гл. VI.