Следы остаются(Роман)
Шрифт:
Так прошло еще четверть часа. Наконец, собрав всю силу воли, она медленно вышла из дворика. Дверь была все такой же неподвижной, окна инженера — все такими же темными. Но где искать помощи? Где отделение милиции? Внезапно она вспомнила, что мальчики собирались идти в Министерство внутренних дел. Кто-то говорил, что там обязательно есть дежурный начальник. Хорошо, она пойдет туда! Юлия знала, где находится громадное массивное здание Министерства внутренних дел, но сейчас ей было трудно ориентироваться. Она вышла на трамвайную линию, осмотрелась и поняла: если пойдет по линии, то, достигнув маленького сквера, она увидит за ним само Министерство.
Пока она спешила по безлюдной улице, поднялся вихрь, в воздухе понеслись клочки бумаги. Через некоторое
Подойдя к зданию, она смущенно остановилась. К каким дверям подойти, кому позвонить? Было что-то трогательное в этой полуночной картине: мрак, ветер и она, совсем одна, маленькая и беспомощная у громадного тяжелого массива Министерства, поднявшая к окнам свой маленький носик, с развевающимися от ветра светлыми волосами. Кому позвонить, кого позвать?
Внезапно она вздрогнула. В тени здания зашевелилась человеческая фигура и, когда она вышла на освещенное место, Юлия увидела, что это солдат — серьезный, даже хмурый, с автоматом на груди.
— Кого ты здесь ждешь, девочка? — спросил он строго.
— Товарищ солдат, — быстро, задыхаясь начала Юлия, — я должна сейчас же поговорить с самым главным начальником!
— С каким начальником?
— С дежурным, — догадалась она.
— Здесь нет начальников! — немного сердито ответил солдат. — Ну, иди! Как это можно, чтобы дети бродили по ночам?
— Но, товарищ солдат, — быстро и отчаянно зашептала Юлия, — диверсанты, товарищ солдат, поймали Пешо…
— Какого Пешо?
— Пешо — мальчик. Диверсанты его поймали и заперли в… комнате!
Солдат невольно улыбнулся. Приснилось ли что-то этой девочке, или читала она до поздней ночи какую-нибудь книгу? Нет у диверсантов других забот, как ловить детей и запирать их в комнатах! И что это за родители, которые не следят за своими детьми! Как это можно!
— Слушай, девочка, сразу же иди домой! — сказал строго солдат. — Слышишь, иди немедленно!
— Ну, прошу вас, товарищ солдат, — отчаянно всхлипнула Юлия. — Прошу вас, ведь Пешо убьют!
— Я не имею права разговаривать с тобой, — сказал солдат. — Я на посту! Ну, иди!
— Да как же… Ведь они…
— Иди, иди! Если что-нибудь есть, пусть придет твой отец!
Солдат повернулся и пошел на свое место. Его подкованные сапоги застучали по тротуару; блеснул, перед тем, как исчезнуть в тени, автомат. После нескольких часов напряжения Юлия почувствовала, как все в ней сломалось, она опустила голову, заплакала, роняя крупные, горячие слезы и пошла вниз по улице.
Полковник Филиппов сидел один в своем кабинете, углубившись в сведения, переписку и документы, лежащие перед ним в папке. Не впервые случалось ему задерживаться допоздна — для него в последние годы это стало почти ежедневной практикой. В эти годы враги республики резко усилили свою деятельность, всячески стремясь смутить свободную и счастливую жизнь. Они засылали диверсантов через соседние капиталистические страны, сбрасывали их с самолетов в малонаселенные районы, вербовали среди остатков разгромленного капиталистического класса вредителей и шпионов, провокаторов и убийц. Большая часть этого подбирающегося к сердцу родины сборища попадала в руки пограничников, но все же многие пробирались безнаказанно в большие города и жизненные центры страны. Они были не только счастливчиками, но и самыми опытными и, конечно, самыми опасными. У них была возможность вредить, и они вредили. С ними он должен был бороться денно и нощно, без отдыха, ни на секунду не выпуская ниточки, которые он держал в своих руках.
Наконец полковник поднял голову от бумаг. Лицо его было широким, смуглым, жестким — не раз дожди и ветры били ему в лицо, не раз он замерзал в годы тяжелой немецкой оккупации. В эти годы он узнал и голод, и суровую
боль ран, и беспощадную жестокость врагов. Его широкое, светлое, добродушное лицо стало жестким и темным, глаза приобрели суровый стальной блеск, но вопреки этому в глубине своего сердца он остался почти таким, каким был в молодые годы. Это особенно было заметно, когда он улыбался широкой добродушной улыбкой, которая почти скрывала его глаза, и в такие моменты человеку трудно было бы узнать в нем руководителя органов, перед которыми дрожала целая армия врагов.Но сейчас полковник не улыбался. Его взгляд снова приобрел свой стальной отблеск, хотя усталость и покрыла его виски тонкими морщинками. Несколько диверсантских групп расползлось по стране, темными ночами пищала вражеская радиостанция, но несмотря на все усилия, его люди не могли ее открыть. Она работала довольно ловко, умело сменяла длину волн и время передач, которые велись на таких интервалах, что невозможно было ее обнаружить. Что делать? Группа, которой было поручено открыть ее, работала крайне напряженно, но все еще не было никаких результатов.
Где-то вдали прогремел гром. Уж не пойдет ли дождь? Полковник встал и открыл окно. По небу шли низкие, разорванные облака, но дождя еще не было и, может быть, и не будет, потому что дул сильный ветер. Он посмотрел вниз на тротуар и удивленно поднял брови. Маленькая девочка что-то говорила часовому, очевидно о чем-то просила, на что-то настаивала, но солдат упорствовал. Он услышал только громкое «иди, иди», потом девочка пошла и горько заплакала. Полковник в недоумении почесался. Это еще что? Вид заплаканной девочки словно кольнул его в сердце. Он следил за ней некоторое время, неожиданно взволнованный — такой маленькой и беспомощной казалась она с этой высоты — и потом быстро направился к телефону и набрал номер караулки.
— Начальник караула? — строго спросил он. — Немедленно приведите ко мне девочку, которая говорила с часовым на втором посту! Торопитесь, чтобы не упустить ее!
Полковник положил трубку и снова посмотрел в окно. Улица была пуста, девочка, наверное, завернула за ближайший угол. «Найдут!» — решил он успокоено и снова сел на свое место. Хотя ему и хотелось продолжить свою работу, ум его рассеивался, образ одинокой плачущей девочки настойчиво преследовал его.
Наконец в дверь постучались и вошел дежурный офицер. Он ввел с собой ту самую девочку, но на этот раз она не плакала, все ее лицо словно озарилось радостной надеждой. Полковник быстро встал, дал ей стул и как, только они остались одни, — решительным жестом выдвинул ящик стола. Там он всегда держал пакетик с мятными конфетами, которые употреблял, чтобы меньше курить. Конфеты были на своем месте, но полковник, посмотрев на них, отказался от своего намерения: что-то во всем виде девочки, в ее лихорадочном взгляде, в чудном озарении ее красивого лица как-то подсказывало, что конфеты будут не к месту.
— Ну? — спросил он дружелюбно. — Говори, девочка, что случилось?
— Товарищ начальник, — начала Юлия и горячо, и умоляюще, — поторопитесь, товарищ начальник, диверсанты поймали Пешо…
Эти слова смутили даже полковника — он не ожидал такого резкого начала.
— Спокойно, девочка, какие диверсанты и какой Пешо?
— Мы, товарищ начальник, случайно открыли диверсантов.
— Кто это вы?
— Мы — ребята…
— Хорошо, хорошо, начни тогда сначала…
Юлия начала сначала. Ее рассказ был несвязным, довольно путанным, но полковник, слушавший с напряженным вниманием, понимал все и чувствовал, что ему говорят истину, а не детские выдумки. Хотя он и был глубоко удивлен и даже поражен этой историей, редкой интеллигентностью и находчивостью своих неизвестных помощников, лицо его оставалось сдержанным, взгляд спокойным, словно ничего особенного и не произошло, словно ему рассказывали обыкновенную уличную историйку. Но когда Юлия дошла до случая со счетчиком, до таинственного движения его колесика, он вздрогнул, задал ей несколько дополнительных вопросов и быстро поднял телефонную трубку.