Следы трав индейских

В 1875 г. Г. Ф. Блэнфорд обобщил сведения о геологическом строении южных материков и Индии и впервые обратил внимание на общность их верхнепалеозойской флоры, которую назвал «глоссоптериевой». Блэнфорд предположил, что от начала перми и до середины третичного периода существовал Индо-Океанский континент. Он соединил нынешние материки, прилежащие к Индийскому океану. Следом за ним М. Неймайр предположил существование Бразильско-Эфиопского континента на месте нынешней Атлантики. Оставалось соединить оба гипотетических материка, что и сделал в 1885 г. Эдуард Зюсс, предложивший термин «Гондвана».

Гондванская флора давно привлекала внимание палеоботаников, занимавшихся ангарской флорой. В Гондване известны листья кордаитового типа, внешне больше похожие на сибирские, чем на европейские. В 1912 г. М. Д. Залесский отнес такие листья из Ангариды к гондванскому роду Noeggerathiopsis. На обоих материках встречаются членистостебельные с листьями, сросшимися в воронку. Сначала их нашли в Австралии и Индии, а в 1879 г. И. Ф. Шмальгаузен отнес к этому же роду ангарские образцы. Постепенно список общих родов рос. В 1897 г. В. П. Амалицкий нашел в верхней перми Среднего Поволжья раковины моллюсков примерно такие же, какие были раньше встречены в Южной Африке вместе с многочисленными скелетами рептилий и амфибий. Амалицкий решил поискать скелеты таких же животных в пермских отложениях Европейской России. Он действительно нашел их, а с ними отпечатки листьев, внешне очень сходных с глоссоптериевыми. Это было уже сенсацией. По-видимому, именно эта находка подстегнула решение Залесского отнести к одним и тем же родам не только кордаиты Ангариды и Гондваны, но и ряд других растений.

Вывод Залесского о близком родстве флор Ангариды и Гондваны получил широкую известность и признание. Геологи и палеонтологи обсуждали пути, по которым могли растения пересекать Тетис. Строились гипотезы о времени соединения и разъединения этих материков. Сам Залесский считал, что сибирская флора приобрела самостоятельность от гондванской только в мезозое.

Первые трещины в гипотезе Залесского появились в 30-х годах. На XVII Международный геологический конгресс, состоявшийся в Москве в 1937 г., приехали палеоботаники, знакомые с гондванской флорой. Они осмотрели ангарские коллекции и заключили, что общность флор есть, но гораздо меньше, чем считал Залесский. Потом последовала война, и палеоботаникам стало не до этого. Залесский, живший в Орле, был насильно вывезен оккупантами в Германию.

Известный палеоботаник, член-корреспондент АН СССР последние дни перед приходом наших войск жил в полуразрушенном доме, в комнате с вывалившейся наружной стеной и добывал средства для пропитания, таская воду в дома с разрушенным водопроводом. Рассудок его помутился, и он не узнавал старых друзей. Вернувшись на родину, он вскоре умер.

В 1954 г. к вопросу о соотношении ангарской и гондванской флор вновь обратилась М. Ф. Нейбург, которая сократила список общих родов и указала, что за этой общностью не обязательно видеть близкое родство флор. Но в ее списке еще оставались такие роды, как Noeggerathiopsis, Phyllotheca и Gondwanidium, считавшиеся весьма характерными для обеих флор. Когда я пришел работать к Нейбург, она продолжала интересоваться этим вопросом и сетовала, что ей вряд ли удастся побывать в какой-нибудь из гондванских стран и самой покопаться в коллекциях.

Разумеется, меня этот вопрос интересовал не меньше. Особенно хотелось посмотреть листья гондванских кордаитов и их микроструктуру. Вскоре после кончины Нейбург я убедился в том, что наши кордаитовые листья относятся к двум родам и что род Noeggerathiopsis должен быть упразднен. Литературные данные о микроструктуре гондванских кордаитов были, но слишком скудные. Надо было смотреть коллекции.

В 1966 г. такая возможность совершенно неожиданно представилась. Я получил командировку в Индию, смог посетить главные палеоботанические лаборатории этой страны и посидеть с коллекциями. К этому времени я уже трудился над картами палеофлористического районирования, о которых шла речь во второй главе, и поэтому мог на месте прояснить множество вопросов, связанных с Индией.

В Индии есть единственный в мире специальный Палеоботанический институт, названный именем его основателя, известного палеоботаника Бирбала Сахни. Сотрудники этого института, находящегося в столице штата Уттар-Прадеш городе Лакхнау, гордятся тем, что основанием института они обязаны Джавахарлалу Неру. Они не скрывают, что поддержка Неру не была просто данью уважения к палеоботанике. Неру и Сахни вместе учились в Англии и были близкими друзьями.

Я плохо представлял себе индийские палеоботанические лаборатории, где какие коллекции можно посмотреть, и рассудил, что больше всего времени надо провести в Лакхнау. Это было ошибкой, поскольку классические коллекции верхнепалеозойских растений Индии, описанные чешским палеоботаником О. Фейстмантелем, современником И. Ф. Шмальгаузена, хранятся не в Лакхнау, а в Калькутте. Там я тоже побывал, но времени было в обрез. Неделю я провел в лаборатории профессора Д. Д. Панта в Аллахабадском университете, работающего с небольшой группой учеников, настоящих энтузиастов.

О результатах своей поездки в Индию я уже подробно писал в популярной книжке «Из истории растительных династий», вышедшей в 1971 г., и боюсь, что читавшие ее коллеги осудят меня за повторение. Поэтому остановлюсь только на главных результатах, чтобы подробнее рассказать о последующих исследованиях. Результаты эти были для меня неожиданными. Индийские коллеги показали мне все те растения, которые считались общими, ангаро-гондванскими. Вся эта общность стала рассыпаться, как только я начал класть образцы под бинокуляр и изучать тонкие, неважные детали жилкования, микроструктуру и другие не отмеченные в описаниях признаки. У некоторых листьев кордаитов можно было подозревать присутствие желобков между жилками, как у ангарских руфлорий. Оказалось, что такая картина наблюдается только в основании листа, где устьичные желобки имитируются узкими междужильными промежутками. Так называемые кордаитовые листья сопровождаются в Индии совсем другими семенами, и, кроме того, можно видеть переходные формы между этими листьями и теми, которые относят к роду Gangamopteris. Возникло подозрение, кордаиты ли это вообще. Иными оказались и членистостебельные, относимые к роду Phyllotheca.

Даже не эти вскрывшиеся различия растений, прежде казавшихся родственными, привели меня к выводу о разительном различии ангарских и гондванских флор. Гораздо важнее было посещение каменноугольного бассейна Ранигандж, классического места сборов гондванских растений.

От Калькутты в Ранигандж идет экспресс. Вечером мы сошли на станции Баракар. Это название ничего не говорит большинству читателей. Но для меня было удивительно видеть его на станционном здании. Ведь так называется одно из стратиграфических подразделений индийского верхнего палеозоя, в котором еще в прошлом веке были собраны многочисленные ископаемые растения. В их числе была и Barakaria, два вида которой были обнаружены Нейбург в Кузбассе и Печорском бассейне, а затем мной в Тунгусском бассейне. Так что слово «Баракар» на перроне вызвало у меня не менее богатые ассоциации, чем у любителя пива дорожный указатель на Пльзень. Сопровождающие меня геологи разыскали на пристанционной площади предоставленный нам «джип». Он и доставил нас в маленькую гостиницу у подножия Панчетских холмов.

Работая на разрезах угленосного верхнего палеозоя Ангариды, невозможно не встретиться с отпечатками листьев кордаитов. Чуть ли не в каждом слое найдешь хоть один обрывок, а порой листья кордаитов столь многочисленны, что порода становится тонкослоистой. (Такие скопления ископаемых остатков В. А. Красилов удачно назвал «листовыми кровлями».) В раниганджских карьерах я увидел совсем иную картину: растительных остатков тоже немало, есть и «листовые кровли», но все это — глоссоптериевые листья. Разница настолько бросилась в глаза в первом же карьере, что вся многолетняя дискуссия о соотношении ангарской и гондванской флор сразу же потеряла смысл и интерес. Обсуждать стало почти нечего. О каком родстве флор можно говорить, когда общие элементы, даже если они и есть, тонут на совершенно различном фоне. Невольно вспоминались индийский гость в «Садко» и Афанасий Никитин, добравшийся до Индии. То, что купцы ездили из страны в страну, конечно, свидетельствует о связях, но появление на базаре чужеземца, когда толпа пялит на него глаза, лишь лучше подчеркивает независимость стран и народов.

Несколько дней мы ездили по карьерам, осматривали разрезы, собирали отпечатки. Некоторые карьеры были частными и приходилось спрашивать разрешения администрации на посещение. Разрешения выдавались охотно, и, больше того, обычно нам выделяли рабочего с ломом и киркой, который выворачивал плиты. Хотелось найти хоть одно растение из тех, которые считались общими для Ангариды и Гондваны, но, кроме бесчисленных глоссоптериевых листьев, ничего не попадалось. Непривычный облик гондванской флоры выступал тем ярче, что и все вокруг было чужим. Мы привыкли видеть в открытых карьерах экскаваторы и ревущие самосвалы. Здесь же была бесконечная вереница носильщиц с огромными корзинами на головах, в корзинах — уголь и пустая порода. В старых отвалах копались ребятишки и взрослые из соседних деревень в поисках кусков угля для домашних очагов. По вечерам дым от очагов застилал все вокруг, и мы ехали домой как в тумане да еще в кромешной тьме. Днем, переезжая из одного карьера в другой, мы объезжали деревни. Глинобитные лачуги стояли стена к стене вдоль узких улочек. По ним «джип» проехать не мог.

Поездка в Ранигандж всего на несколько дней дала мне больше, чем сотни статей. Оставалось только удивляться, насколько обманчивой может быть картина, складывающаяся из изучения не только литературы, но даже музейных коллекций. Все получалось как в книгах по истории. Как ни старается историк оживить картины прошлого, он не может не исказить пропорции. Ренессанс предстает перед нами как эпоха, освещенная творчеством Петрарки и Леонардо да Винчи. Только проехав по дорогам Италии тех времен, мы могли бы почувствовать, как далеки были творения гениев от повседневной жизни городов и деревень.