Слезы на камнях
Шрифт:
– Поторопитесь!
Те и сами больше не медлили. Опрометью, не глядя назад, они метнулись к выходу из повозки.
Когда же, оказавшись снаружи, подхваченные кем-то из караванщиков и оттащенные в сторону, подальше от злополучного места они оглянулись назад, то увидели, что повозка во всю полыхает. А в следующее мгновение гром потряс землю…
– Великие боги! – прошептали караванщики, глядя на поднявшийся до небес столб огня, на какое-то мгновение ставший похожим на одну из колонн храма мироздания, на которых держится небесный свод.
Завораживавшая красота этого зрелища
– Горожанин! – юноша дернулся в руках удерживавшего его дозорного, огляделся вокруг, ища того, кто спас его жизнь, заволновался, не находя.
Он был готов броситься к огню, но караванщик не дал ему:
– Угомонись, парень. Боги не за тем сохранили тебе жизнь, чтобы ты разбрасывался ею направо и налево. В следующий раз они уже не будут так благосклонны.
– Но он остался в повозке! – он так торопился! Может быть, еще не поздно…
– Кто – он? – мужчина взглянул на юношу, затем – на его брата, в руку которого что было силы вцепилась Лина, удерживая от того же шага.
– Он спас нас! – Лит думал, чувствовал то же, что и брат. И не мог взять в толк, почему все остальные не понимают их.
– Да зачтут ему это боги…
– Мама, мы не можем бросить его после того, что он для нас сделал! – не выдержав, закричал Лит.
– Не пущу! – та села в снег, увлекая за собой сына. – Не пущу – и все! Вы были возвращены мне не для того, чтобы спустя лишь мгновение я потеряла вас вновь!
– Но мама!
– Поздно, – хмуро глянув на них, на женщину, на повозку, на стоявших вокруг немыми тенями в красных отблесках пламени караванщиков, проговорил Атен. – Он мертв.
Услышав его слова, близнецы сразу как-то обмякли, прекратив попытки вырваться из удерживавших их рук. По щекам потекли слезы горечи, руки беспомощно повисли плетьми. Раз так, им не с чем было спорить. Разве что с волей богов, согласившихся с просьбой чужака принять вместо одной жизни другую – его.
Одновременно они повернулись к огню спинами, понимая, что им придется заплатить за свое право жить – всякий раз глядя на пламень костра или свет лампы видеть в нем смерть, которая должна была быть их,но оказалась чужой.
Странно, но в это мгновение никто из караванщиков, качавших головой, вздыхая и причитая о судьбе чужака, не думал о своей собственной. Настоящее застлало все мысли о грядущем. А ведь теперь, когда они окончательно и безвозвратно потеряли четыре повозки и почти все, что в них было, становились реальными все самые мрачные ожидания. Но разве сравниться жизнь, пусть даже столь мрачная, со смертью – самой ужасной из возможных…
– Что может быть прекраснее смерти и уродливее ее? – прошептал Евсей слова, которым уже совсем скоро предстояло стать частью легенды.
– Только жизнь, – сорвалось с губ хозяина каравана. Он продолжал во все глаза смотреть на пламень, который очаровывал, скрывал настоящее, уносил в прошлое, чтобы оттуда увести в будущее, меняя порядок времен
и направление пути. – Жаль, что за нее нужно платить, в то время как смерть – бесплатна… То, что продается, не стоит больше своей цены. И лишь то, что нельзя купить, воистину бесценно…– За смерть тоже платят…
– Нет! – резко прервал брата хозяин каравана, словно эти сомнения ложились тенью на чело прекраснейшей из богинь. – За возможность отвратить конец и продлить земной пути – да, за право прожить последние мгновения так, как хочешь – да, даже за возможность вспомнить в миг конца те дни, что были самыми счастливыми в жизни. Но не за смерть… Не за смерть…
– Ладно, пусть будет так, – летописец глядел на караванщика удивленно, не понимая, что вдруг на него нашло. И, потом, жизнь и смерть – не те вещи, о которых спорят.
Особенно влизи от места, где огонь прожег полотно, отделявшее одну из этих граней бытия от другой. – Что бы там ни было, мне жаль этого чужака. Даже если все случившееся было делом его рук. Он заплатил страшную плату за то, чтобы наши дети жили… Даже если он был что-то должен каравану, теперь все долги оплачены.
– Не все. Теперь мы в долгу перед ним.
– Потому что он спас детей? – летописец нервно повел плечами. Ему совсем не нравилось чувствовать себя обязанным человеку, да еще тому, ненависть к которому он питал до недавних пор. – Но и мы спасти его, подобрав в снегах пустыни! Жизнь за жизнь!
– Если бы цена жизни была такой! – караванщик горько усмехнулся. – Нет. Она – тот товар, который все хотят купить, и почти никто не продает. А, раз так, за нее всегда просят куда больше, чем дают…
– Что ты имеешь в виду?
– Что? – Атен тяжело вздохнул, опустил голову на грудь. – Ты прекрасно знаешь, что. Он спас сыновей каравана. И теперь мы должны…мы просто обязаны заплатить чужаку ту цену, которую он сам назначил… Если мы не сделаем это, боги не простят нас…
– Нам придется вступить в город… – помрачнев, Евсей опустил голову на грудь.
– Да, – кивнул хозяин каравана.
– Но если там нас ждет смерть…
– Я говорил: в вопросах жизни и смерти плата может быть куда больше, чем приобретение.
– Значит, мы изменяем решение…
– У нас нет другого пути.
– Что бы ни было впереди… Мы ведь не знаем, почему ему, – караванщик кивнул головой в сторону уже успевшего осесть, догорая, костра, поглотившего три повозки и все, что в них оставалось, целиком, оставив лишь груду пепла и горький осадок в груди, – было так важно, чтобы мы вошли в город… Может быть, как и в том, прежнем, здесь приносят в жертву людей и мы…
– Мати, – Атен был мрачен. Глаза вместе с блеском потеряли весь свет, обратившись двумя черными осколками подземного мрака, черты лица заострились, кожа побледнела..Казалось, что он и сам уже на пути к смерти. – Он выбрал ее…
– Брат… – Евсей хотел хоть как-то утешить его, хотя и понимал, что, на этот раз рожденный в душе отца страх за свое дите имел под собой куда более прочную опору, чем когда бы то ни было прежде. Он сам думал так же. И боялся за свою племянницу, чувствуя, что ожидавший их впереди город не сулит девушке ничего хорошего…