Сломанный принц

— Я знаю людей — у меня есть связи, — это был способ выразить это. По правде говоря? Раньше я владел городом. — Если ты останешься до тех пор, я позабочусь, чтобы у тебя была работа, жилье и хороший судья, который подпишет бумаги. Обещаю, — я мог бы сделать это так легко, по крайней мере, раньше. Конечно, три месяца — это не конец света, чтобы получить все, что она хотела.

— Откуда я знаю, что могу доверять твоим словам?

Это был справедливый вопрос; она меня не знала. Она могла быть отчаянной, но она не была глупой, и это заставило меня уважать ее гораздо больше, чем я уже уважал.

— Потому что я никогда не даю обещаний, которые не собираюсь выполнять. Потому что я считаю, что соблюдение данного обещания — вопрос чести, и хочешь верь, хочешь нет, я за честь.

Она молча посмотрела на меня, поджав губы. — Сними капюшон.

Я был ошеломлен ее просьбой. — Что?

— Сними капюшон, — медленно повторила она. — Мне нравится смотреть на людей, когда мы разговариваем, особенно когда они берут на себя обязательства.

Я сжал кулаки. В ее комнате было так светло, и с учетом того, как она вчера на меня посмотрела. — Я не думаю, что это хорошая идея.

— Почему нет?

Она собиралась заставить меня это сказать. — Я видел твою реакцию вчера. Зачем заставлять себя смотреть на зверя? — было трудно признать, что ее вчерашнее вздрагивание ранило меня. Я знал, что выгляжу как зверь, но каким-то образом ее реакция умудрилась ранить меня, когда я думал, что я выше всего этого.

Она покачала головой. — Меня вздрогнуло не твое лицо, а убийственный взгляд в твоих глазах.

Мне было трудно ей поверить; я слышал, как Франческа говорила за моей спиной. Она была худшей охотницей за деньгами, и все же она сказала, что не может выйти за меня замуж, учитывая, как я выгляжу.

— Пожалуйста, — мягкость в ее голосе удивила меня, потому что я этого не заслуживал.

Я совсем перестал дышать, когда поднял руку и медленно опустил капюшон, открыв свое лицо беспощадному утреннему солнцу.

Я встретился с ней взглядом, готовый увидеть, как она вздрогнет или опустит губы или даже отведет глаза, как это делали многие — все тонкие признаки отвращения, которые люди часто показывают, не желая этого.

Удивительно, но на ее лице не было ни одного из них, когда она посмотрела на меня, изучая мое лицо с таким пристальным вниманием, что я смутился.

— Тебе нечего скрывать, — мягко сказала она. — Единственное, что в тебе отвратительно, — это твое отношение.

Я выдохнул, сдерживая дыхание. Каким бы невозможным это ни казалось, ее не смущали или не беспокоили мои шрамы. Казалось, она могла видеть сквозь них, видеть Луку, которым я был раньше.

— Как тебя зовут? — спросила она теперь, но выглядела более отзывчивой; ее руки теперь расслаблены, плечи заметно расслаблены. Неужели она действительно не обращала на меня внимания?

— Ты знаешь мое имя, Лука, — грубо ответил я. Я поделился с ней большим, чем ожидал, поторговавшись с ней и показав ей свое лицо. Она была сотрудником, и все же здесь, в этой комнате, она, казалось, уступила всю власть.

Она покачала головой. — Нет, я имею в виду твое полное имя.

Я знал, что как только я скажу ей, она бросится в Google и узнает о моих грехах, и тогда, даже если шрамы не вызвали у нее отвращения, остальное вызовет, но я был ей обязан, и, возможно, было бы к лучшему, если бы я вызвал у нее отвращение, и она держалась подальше. Я не был уверен, что в ней такого, но она выбивала меня из колеи, и мне это не нравилось.

— Джанлука Монтанари, — ответил я с решительностью в голосе. На данный момент я закончил. — Дай мне знать, если решишь остаться, — и я ушел от нее,

тихонько прикрыв за собой дверь.

Я ждал в своем офисе час, уставившись на HCS, гадая, что могло занять у нее так много времени, чтобы принять решение.

Я ждал с некоторым беспокойством, расслабляясь, когда в течение следующих тридцати минут ни одна машина не уехала, но чем больше проходило времени, тем больше я становился обеспокоенным и каким-то образом раздраженным.

Я сделал ей потрясающее предложение! Такое предложение, которое я никогда не делал. Она была дурой, что слишком много думала об этом.

Я сделал глубокий вдох, пытаясь сдержать раздражение; накричать на нее было бы явно не правильным способом поведения.

Она сейчас в сети? Читает обо всех моих грехах? Может, это то, что заняло так много времени? Она обязательно уйдет после всего, что она прочитала. Я был монстром внутри и снаружи.

Я встал. Я устал ждать, как влюбленный щенок перед экраном, сообщения, которое могло никогда не прийти.

Я прошел по коридору в комнату Арабеллы, и каждый раз, когда я входил, мое мертвое сердце сжималось в моей груди.

Комната оставалась нетронутой. Все было там, где и должно было быть. Я увидел яркие цветочные обои, цветочное покрывало, всех плюшевых животных на ее кровати.

Я сел у изножья кровати и посмотрел на розового плюшевого единорога, лежащего на ее подушке. Это был рождественский подарок, и она так любила его, что спала с ним каждую ночь.

Я схватил единорога, прижав его к груди. Я так скучал по ней.

Я услышал скрип пола в коридоре, но он был слишком тонким и легким, чтобы быть Домом. Я знал, что это она. Я должен был остановить ее, но не сделал этого. Я прижал единорога к груди.

— Тебе сюда нельзя, — сказал я, держась к ней спиной.

— Я думаю, мы это уже прошли, — мягко ответила она.

Я кивнул. Да, мы это прошли, мы преодолели столько барьеров, которые я никогда не хотел, чтобы она пересекала. Глупая, красивая, смелая девочка.

По крайней мере, она не убежала с отвращением или в ужасе.

— Так ты мафия.

Я чуть не рассмеялся. Предоставьте ей возможность высказать это так небрежно, как будто это не имеет большого значения.

— Так ты дочь монстров, — ответил я тем же тоном.

— Да.

— Я мафия. По крайней мере, раньше был, — ответил я, не готовый вдаваться в подробности.

Она сделала пару шагов в комнату, но я держался к ней спиной, пока не готов был встретиться с ней взглядом — не зная, что отразится на ее лице.

Эту женщину было легко прочитать; все, что она чувствовала, было прямо на ее лице. Она так отличалась от женщин, с которыми я раньше был, так отличалась от Франчески.

— Это была ее комната — Арабеллы.