Словесное древо

направленность клюевской прозы именно в этой высокой ее ипостаси исследователь

творчества поэта определяет следующим образом: «Проза Клюева <...> представляет

собой целостный художественный текст, основой которого является эстетизация

"избяного космоса" и романтическая концепция русской революции как Красной

Пасхи, опирающейся на религиозно-мифологические представления о Втором

Пришествии Христа и возможностях личного воплощения Иисуса в избранном

"народе-Христе", в отдельном человеке, которого Провидение отметило своим

5

божественным перстом. Таким носителем духовной истины, по глубокому убеждению

Клюева, является русский народ» *.

О своем органическом единстве с ним высказывается Клюев в автобиографических

заметках и набросках, но более всего в так называемых «житийных» рассказах — о

своих родословных корнях, семейном воспитании в духе «древлего благочестия»,

хождениях по старообрядческим скитам и сектантским гнездам, о встречах с пред-

ставителями монархической и литературной элиты.

В них он осознает себя прежде всего вестником и выразителем творческих сил

народа, но не тех слоев, которые реализовались в национальной культуре и искусстве

под знаком приобщения России к европейскому прогрессу, а других, оставшихся в

стороне от него, уходящих корнями в допетровскую Русь и крестьянскую

самобытность, называемых самим поэтом «глубинными», «потаенными». В истории

отечественной духовной культуры этими силами уже было решительно заявлено о себе.

Имеется в виду возникшее еще в середине XVII века и создавшее свой особый

духовный мир (этический и эстетический)

1 Пономарева Т. А. Проза Николая Клюева 20-х годов. М., 1999. С. 124.

движение раскола, направленное поначалу против церковных нововведений

патриарха Никона, а затем и вообще против всякого официально-церковного и даже

государственного начала. В старообрядчестве, по словам исследователя, «была сильно

развита историческая память, которая, видимо, вообще отличала древнерусского

человека. Основу исторической памяти составляло осознание единства человеческой

истории, неразрывной связи людей и поколений, живых и умерших. На этом строилось

православное богослужение, церковные обряды и обычаи. Каждый человек чувствовал

себя членом большой христианской семьи; это давало ему опору в жизни и образцы

для подражания»1.

Поэтому-то в рассказах о себе и уделяет поэт своей родословной основное

внимание. «Родовое древо мое замглено коренем во временах царя Алексия. <...> До

Соловецкого страстного сиденья восходит древо мое, до палеостровских

самосожженцев, до выговских неколебимых столпов красоты народной»2 —

записывает за Клюевым в начале 1920-х годов литературовед П. Н. Медведев.

Высказывание о древности своих семейных корней (способных поспорить с имени-

тыми родами) поэт дополняет здесь более существенной для него мыслью, что уходят

они в достопримечательный период старообрядчества, с его бунтом монахов

Соловецкого монастыря против никонианских нововведений (усмирен в 1676 году),

сожжением в Пустозерске учителя и вождя раскола протопопа Аввакума (1682),

самосожжением сторонников «древлего благочестия» в Палеостров-ском монастыре

(1687 и 1688), основанием Выговской пустыни и расцветом ее под началом братьев

Андрея и Семена Денисовых в первой трети XVIII века.

Доведя свою родословную (в которой значатся и «выходец и страдалец выгорецкий

Андреян», и боярин Серых, и даже сам протопоп Аввакум) до родительного колена,

основное внимание Клюев уделяет своей матери Прасковье Димитриевне. В созданном

им ее образе как в поэзии, так и в прозе, невозможно отделить реальное от

легендарного, настолько он живет в самих глубинных смыслах его творчества и связан

с жизненными коллизиями поэта и его судьбы.

«Родом я по матери прионежский», - высказывается Клюев в <Автобиографии>

(1923 или 1924). И это, надо полагать, вполне соответствует истине. Однако и здесь

поэт подчеркивает прежде всего факт происхождения матери из тех краев, где особенно

процветало

1 Юхименко Е. М. Народные основы творчества Н. А. Клюева // Николай Клюев:

Исследования и материалы. М., 1997. С. 8.

6

2 См.: Современные рабоче-крестьянские поэты / Сост. П. Заволокин. Иваново-

Вознесенск, 1925. С. 218.

старообрядчество с его заветами первых расколоучителей и самобытной культурой.

Именно в ореоле истового «древлего благочестия» и предстает мать в рассказах поэта,

образующих род некоего «жития».

Матери он обязан и воспитанием в любви к словесному творчеству, любви к

книгам. «Я еще букв не знал, читать не умел, а так смотрю в Часовник и пою молитвы,

которые знал по памяти и перелистываю Часовник, как будто бы и читаю. А мамушка-

покойница придет и ну-ка меня хвалить: "Вот, говорит, у меня хороший ребенок-то

растет, будет как Иоанн Златоуст"» («Гагарья судьбина»), по ее же настоянию он уходит

в Соловки «спасаться», на выучку тамошним старцам. Оттуда затем и начинаются его

странствия по потаенным местам России, во время которых он становится «царем

Давидом», т. е. слагателем радельных песен для мистической общины «христов»

(хлыстов). Так начинается Клюев-«песнописец» и поэт.

Помимо родословия и духовно-поэтического генезиса значительное место уделяет

Клюев в автобиографических рассказах теме своего избранничества, знаки которого

открываются ему уже с детских лет: начиная с обнаружения «особых примет

благодати» на его теле и кончая странными чудесными явлениями: то на него,

находящегося летом в поле, вдруг стремительно низвергается какое-то световое