Случайная вакансия

Тессе страшно было подумать, какие последствия будет иметь для сидящего рядом с ней человека потеря Барри Фейрбразера и как теперь закрывать зияющую брешь, которая образовалась с его внезапным уходом; её страшило, что Колин дал покойному невыполнимую клятву и до сих пор не понял, какую неприязнь испытывает к нему Мэри, — его постоянно тянуло с ней побеседовать. А за всеми скорбными тревогами Тессу червячком подтачивало неотвязное и привычное беспокойство — Пупс: как бы он не взбрыкнул, как бы не сбежал перед поездкой на кладбище, а если сбежит (возможно, это было бы к лучшему), как выгородить его перед Колином.

— В завершение прощальной церемонии прозвучит песня, выбранная дочерьми Барри — Нив и Шивон: она много значила для них самих и для их отца, — объявил викарий.

Судя по его тону, он снял с себя ответственность за то, что должно было сейчас произойти.

Барабанная дробь вырвалась из замаскированных динамиков так резко, что прихожане вздрогнули. Громкий американский голос выводил «ах-ха, ах-ха», а потом вступил рэпер Джей-Зи:

Good girl gone bad — Take three — Action. No clouds in my storms… Let it rain, I hydroplane into fame Comin’ down with the Dow Jones…

Многие решили, что это досадная накладка; Говард и Ширли обменялись возмущёнными взглядами, но никто не подумал отключить звук или извиниться перед прихожанами. А песню уже продолжил мощный чувственный женский голос:

Yo u had my heart And we’ll never be worlds apart Maybe in magazines But you’ll still be my star… [10]

Все те же доверенные лица несли плетёный гроб к выходу; Мэри с детьми шла следом.

10

Моё сердце принадлежит тебе, И мы уже не разлучимся, Разве что на фото в журналах, Но ты останешься моей звездой… (англ.)

…Now that it’s raining more than ever Know that we’ll still have each other You can stand under my umbuh-rella You can stand under my umbuh-rella. [11]

Прихожане тоже потянулись к дверям, стараясь не пританцовывать.

II

Эндрю Прайс осторожно вывел из гаража отцовский гоночный велосипед и удостоверился, что не поцарапал машину. По каменным ступеням и по дорожке он пронёс велик на себе, а за калиткой поставил одну ногу на педаль, оттолкнулся, проехал несколько метров, как на самокате, и только потом перекинул другую ногу через седло. Он помчался налево, потом вниз по склону и, ни разу не нажав на тормоза, вихрем понёсся в сторону Пэгфорда. Небо пятном растворилось в живой изгороди; он воображал себя велогонщиком, а ветер хлестал его по отдраенному до жжения лицу. Поравнявшись с клиновидным садом Фейрбразеров, он нажал на тормоза, потому что за пару месяцев до этого не вписался в поворот и грохнулся, после чего пришлось тащиться обратно в разорванных джинсах и с расцарапанной в кровь щекой…

11

Пусть хлещет небывалый дождь, Знай: мы с тобою всё равно будем вместе. Спрячься под моим зонтом, Спрячься под моим зонтом (англ.).

Когда он на свободном ходу, придерживая руль одной рукой и успев ещё раз насладиться скоростью (правда, уже не столь захватывающей), покатил по Чёрч-роу, из церкви вынесли гроб и стали грузить в катафалк, а вслед за тем из массивных деревянных дверей повалила тёмная толпа. Эндрю стал изо всех сил крутить педали, чтобы поскорей скрыться за углом и не вогнать Пупса в краску, когда тот будет выходить из церкви вместе с убитым горем Кабби, в дешёвом костюме и галстуке, которые он с комичным отвращением описал ему вчера на уроке английского. Это было бы всё равно что ворваться в сортир, когда друг тужится на толчке.

Неспешно нарезая круги по главной площади, Эндрю одной рукой пригладил волосы и попытался определить, как подействовал холодный ветер на его пунцово-красные прыщи и помогло ли жидкое антибактериальное мыло. На всякий случай у него была заготовлена отмазка: он был у Пупса (такое вполне возможно, почему нет?), а от него по Хоуп-стрит спустился к реке — совершенно естественный маршрут, ничем не хуже, чем переулками. Это чтобы Гайя Боден (если вдруг она случайно выглянет из окошка, когда он проедет мимо, случайно его заметит и случайно узнает) не подумала, что он примчался сюда ради неё. Эндрю вовсе не предполагал, что ему нужно будет перед ней обставляться, но с этой легендой он чувствовал, что у него всё под контролем.

Ему просто хотелось посмотреть, где она живёт. Уже два раза по выходным, трепеща каждым нервом, он проезжал по короткой, спускающейся уступами улочке, но так и не выяснил, где именно хранится Священный Грааль. Единственное, что он тайком разобрал сквозь замызганное окно школьного автобуса: дом её должен быть справа, на чётной стороне.

Свернув за угол, он напустил на себя сосредоточенный вид: ну, едет человек на речку, думает о своём, но заметь он кого-нибудь из одноклассников — непременно поздоровается…

Она была тут как тут. На тротуаре. Эндрю продолжал работать ногами, не чувствуя педалей, и вдруг почувствовал, что шины у велика страшно узкие. Она рылась в кожаной сумке, бронзово-каштановые волосы ниспадали ей на лицо. У неё за спиной, над неплотно прикрытой дверью, — табличка с номером десять; чёрная майка не достаёт до талии; полоска голой кожи, тяжёлый ремень, джинсы в обтяжку… Не успел он с ней поравняться, как она уже захлопнула дверь и обернулась, отбросила волосы со своего прекрасного лица и отчётливо произнесла столичным тоном:

— А, привет.

— Привет, — отозвался он.

Ноги сами крутили педали. Он отъехал футов на шесть, потом на двенадцать; почему было не остановиться? Шок толкал его в спину до самого конца улицы; он так и не решился посмотреть через плечо; хотя бы не свались, придурок; велосипед свернул за угол, и Эндрю даже не успел понять, что это было: облегчение или разочарование.

Зараза.

Он доехал до лесистого подножья холма Паргеттер, где среди деревьев поблёскивала речка, но видел перед собой только Гайю, которая неоном обжигала ему сетчатку. Узкая дорога перешла в лесную тропу, и лёгкий речной ветерок погладил его по лицу, которое, как он считал, даже не успело покраснеть, потому что всё произошло слишком быстро.

— Мать вашу! — крикнул он свежему ветру и безлюдной тропинке.

Эндрю возбуждённо перерывал свою богатую нежданную сокровищницу: идеальное тело, подчёркнутое узкими джинсами и эластичным топиком; табличка с номером десять на облупленной синей двери; лёгкое и непринуждённое «а, привет», говорившее, что его черты запечатлелись где-то в уме, живущем за этим удивительным лицом.

Велосипед подпрыгивал на неровной, каменистой тропке. От полноты чувств Эндрю едва не навернулся и только после этого притормозил. Дальше он покатил велик прямо между деревьями и бросил его на узком берегу, где с прошлого раза успели расцвести белые звёздочки ветрениц.

Когда он повадился брать этот велосипед, отец ему сказал: «Отойдёшь в магазин — велосипед замкни цепью. Если сопрут, пеняй на себя…»

Но цепь была слишком короткой, чтобы замкнуть её вокруг дерева; кроме того, чем дальше Эндрю уходил от своего отца, тем меньше его боялся. Вспоминая плоскую голую полоску кожи и необыкновенное лицо Гайи, Эндрю шагал туда, где берег упирался в выветренный склон, нависающий каменисто-земляной стеной над бурными зелёными водами.

Вдоль подножья холма тянулся едва заметный искрошенный, скользкий выступ. Теперь, когда ступни стали вдвое больше, чем в ту пору, когда Эндрю наведался сюда впервые, преодолеть его можно было только бочком, прижимаясь к отвесной стене и крепко держась где за корни, где за выступающие камни.