Смерть и «Радостная женщина»

— А пастор? Его можно рассматривать как потенциального покупателя? Эта картина очень нужна ему, если он так уверен…

— Да уж точно, он бы отдал за нее все что угодно. Увидев ее, он лишился сна и потерял аппетит. Но он уже обратился за дотацией в двадцать тысяч на содержание своей бедной разваливающейся церквушки и не может выделить деньги на покупку Мадонны.

— Даже когда надо водворить ее на место, — добавил Лесли. Он отодвинулся от Джин, чтобы заглянуть ей в лицо, но она отвернулась и разглядывала рисунок. Лесли подумалось, что она, наверное, не догадывается о том, что руки ее сложены точно так же, как у Девы Марии на картине.

— Даже когда надо водворить ее на место. Но найдутся и другие покупатели. Если вы дождетесь того дня, когда о картине заговорят, то сможете получить вдвое больше предполагаемого. — Профессор Лукас закрыл свой портфель и отодвинулся от стола. Парень, видимо, нуждается в деньгах, подумал он, и нечего пенять на него за сладостное предвкушение.

— Я не смогу заплатить за реставрацию, — проговорил Лесли, и голос его слегка дрожал от избытка чувств, потому что он уже принял решение. — Готова ли ваша лаборатория взять это на себя, если я верну эту вещь Чарнокской церкви?

Лукас встрепенулся, вытаращил глаза и медленно поднялся на ноги.

— Милый мой, вы понимаете, что говорите?

Да, он понимал и должен был заявить об этом твердо, чтобы отрезать себе пути к отступлению. Горло свело от страха. Лесли боялся смотреть на Джин, зная, что она никогда не поймет и не простит его. Но Лесли должен был так поступить, чтобы и дальше жить в ладу со своей совестью.

— Она ведь не моя, — пояснил он. — Она просто случайно попала ко мне после массы малоприятных перипетий, и мне это не по душе. Она должна вернуться на свое законное место. И не потому, что это место — церковь, — почти сердито добавил он, опасаясь, что его поймут превратно. — Я думал бы так же, будь это светская живопись. Она создана для определенного места и определенной цели, и я хотел бы, чтобы она туда вернулась. Правда, получилось бы неловко, если бы я вернул ее пастору, а он не нашел бы денег на реставрацию.

— Если вы не шутите, этот вопрос не должен вас беспокоить. Я, разумеется, охотно взялся бы за это дело в нашей мастерской. Ей-богу, мне очень не хотелось бы отдавать картину кому-то другому. Но все же, мой мальчик, посвятите выходные дни раздумьям, — бодро посоветовал профессор, хлопнув Лесли по плечу. — Я оставлю все это у вас.

— Я уже принял решение, но, конечно, с радостью прочту ваши материалы. Не думайте, что я рисуюсь, — осторожно сказал Лесли, — хотя, вероятно, и в этом не было бы ничего плохого. Но предположим, что я принял чрезвычайно выгодное предложение, и картина уплыла в Америку или ушла в чью-нибудь частную коллекцию здесь. Тогда от нее не будет никакой пользы, и я чувствовал бы себя подлецом. Нет, я хочу, чтобы она вернулась восвояси, а если мне не могут заплатить за нее, что ж, так тому и быть. Впрочем, мне кажется, что они и не обязаны платить. Там, куда она отправится, ее увидят все, кто захочет. И такой, какой они и должны ее видеть. Вот тогда я, наверное, и впрямь почувствую, что она моя. А сейчас я этого не ощущаю.

— Я вовсе не пытаюсь вас отговорить, мой мальчик, и вам нет нужды стараться меня переспорить. Просто я не хочу, чтобы вы пороли горячку, а потом жалели об этом. Вы как следует все обдумайте, а потом поступайте так, как сочтете нужным. Позвоните мне через несколько дней, хорошо? И встретимся снова, возможно, в галерее, если у вас найдется время. А теперь мне нужно идти. — Он сунул свой отощавший портфель под мышку. — Доброй ночи, миссис Армиджер! Спасибо вам за кофе, он был превосходным.

Джин стряхнула оцепенение и попрощалась с гостем. Когда Лесли, проводив его вниз, вернулся в комнату, она стояла у стола, на бледном ее лице застыло выражение недоумения. Она внимательно разглядывала рисунок пастора.

Лесли тихонько прикрыл за собой дверь, ожидая, что Джин заговорит или хотя бы взглянет на него. Когда она не сделала ни того, ни другого, он растерялся. Лесли не знал, что сказать, он боялся показаться ей жалким или, наоборот, воинственным. Джин, казалось, не чувствовала терзавшего Лесли напряжения. Она была погружена в глубокое раздумье.

— Я не мог поступить иначе, — беспомощно проговорил он, сознавая, что оправдывается.

Она вздрогнула и, подняв голову, посмотрела на него темными, большими, ничего не выражавшими глазами потрясенной женщины.

— Она же была моей, — резко, исступленно выпалил он. — Я мог делать с ней все, что хочу.

— Я знаю, — мягко сказала она, и где-то в глубине ее пустых глаз затеплилась тусклая улыбка.

— Наверное, я тебя разочаровал. Мне очень жаль. Но она не принесла бы мне радости, если бы я…

Вяло взмахнув рукой, Джин бросилась к нему.

— Замолчи, дурак! — воскликнула она. — Я готова тебе голову оторвать!

Джин схватила его за плечи, словно намеревалась привести свою угрозу в исполнение, но потом обвила мужа руками, уткнулась носом ему в грудь и приглушенно зашептала прямо в сердце:

— Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Он ничего не понимал, он был в полной растерянности. Ему никогда не осмыслить этого неожиданного поступка, как не осмыслить всех своих прошлых ошибок. Быть может, он отнесет реакцию Джин на счет знаменитой женской логики? Быть может, именно так женщины воспринимают мужскую твердость? Может быть, теперь возьмет ее в ежовые рукавицы? Ну да теперь это уже не имеет значения, потому что он поверил в жену. «Я люблю тебя», — еще раз повторила она. Он машинально и осторожно обнял Джин, словно она могла разбиться и поранить ему пальцы, но почувствовал прикосновение ее округлого теплого живота и затрепетал, недоумевая и обретая надежду.

— Ты уж извини, Джин, — забормотал он, барахтаясь в сбивающих с толку потоках нежности, испуга и радости. — Как-нибудь обойдемся и без этих денег. Я знаю, ты считаешь меня безответственным, но я ничего не мог поделать, я не чувствовал, что она моя. О, Джин, не плачь!

Она подняла голову. Нет, она не плакала, она смеялась, смеялась от чистой радости. Она смотрела на мужа и была очень похожа на женщину, изображенную на рисунке пастора.

— Ох, да помолчи же ты, дурачок, — снова попросила она. — Ты просто невозможен!

И поцеловала его, потому что это было приятно, а еще потому, что поцелуй помешал бы ему говорить глупости. Не имело смысла пытаться выразить словами пережитое ею откровение, внезапное понимание того, как они на самом деле богаты, все трое, включая их будущего ребенка. Подумаешь, какие-то там мелкие трудности. Да при таком богатстве это — сущий пустяк. Разве могла она испытывать что-то, кроме жалости, к старому Альфреду Армиджеру, который имел так много и не мог поделиться с другими? Ей ли бояться лишений и разочарований? Ведь ее муж, бедняк, лишенный всяческого достояния, может позволить себе делать такие великолепные подарки.

— Значит, ты не против? — спросил он в изумлении, боясь перевести дух. Впрочем, Лесли не ждал ответа. Не все ли равно, понимает ли он, каким образом произошло это внезапное и полное слияние их душ? Бесполезно спрашивать Джин, как ему удалось вернуть ее. Случилось чудо, вот и все. Неловкость и натянутость исчезли. Они умолкли и обнялись, полные благодарности друг к другу.

Услышав тихий стук в дверь, они очнулись. Легкое чопорное тук-тук означало, что пришла миссис Харкнесс и, как обычно, с претензиями. Лесли неохотно оторвался от жены, снова быстро привлек ее к себе и пошел открывать дверь.