Смерть на заброшенной ферме

Ну так вот, я сказала Илаю, что пойду в кухню, и спросила, где его брат. Понимаете, не больно-то мне хотелось видеть Натана, раз он спятил. Ведь я не сразу поняла, что Натан убил родителей. Решила: увидел Натан, что отец и мать умерли, и повредился умом. По правде говоря, как-то не верилось, что их обоих нет в живых. А про ружье я еще не знала.

Илай ответил: кажется, Натан пошел в ванную умыться. Думаю, странно как-то… Но в тот день странным было все. Мне хотелось выяснить только одно: в кухне Натан или нет. Вот вошла я в дом, а Илай даже не попытался мне помешать.

Надеюсь, вот как перед Богом истинным, что больше мне никогда не придется видеть такую картину… Как будто там шло сражение. Повсюду кровь! Один стул лежал на боку, а за ним на полу — Альберт, головой вниз… Хотя головы у него, считайте, и не было, так что трудно сказать… Я только и узнала его по цепочке от часов. Альберт всегда носил отцовские золотые часы и цепочку в жилетном кармане. Ни зимой, ни летом он жилетку не снимал, и из кармана вечно торчала цепочка.

Милли я нигде не увидела и позвала ее по имени пару раз. Тогда следом за мной вошел Илай, он сказал, что его мать в прачечной.

Я обошла Альберта — осторожно, стараясь не задеть его, — и вошла в прачечную. Я уже вроде как подготовилась… если только можно подготовиться к такому ужасу. Бедная Милли сидела на полу, прислонившись головой к котлу. Он… Натан… должно быть, прицелился в упор и убил ее одним выстрелом.

Только тогда я и поняла, что случилось. Я знала, что Натан где-то в доме и ружье до сих пор у него. Я повернулась, выбежала из кухни во двор — там было безопаснее.

Илай тоже вышел и встал на пороге. Он сказал: „Я же вам говорил“. Я спросила, где ружье — по-прежнему у Натана? Он ответил: нет, оно на кухонном столе. Должно быть, оно там и лежало, но я, честно говоря, его не заметила. В кухне было темно, хоть на дворе был светлый день, а потом, я ведь сразу наткнулась на Альберта. Потом я вышла в прачечную и увидела Милли… После такого уже не станешь разглядывать кухонный стол.

Я велела Илаю вызвать полицию. А он стоит столбом и как будто ничего не соображает… Нечего делать, пришлось мне сесть на старый велосипед и ехать в ближайший паб, „Олень“. Там я сказала владельцу, что случилось, и велела вызывать вас [свидетельница имеет в виду полицию]. С фермы я звонить боялась — я ведь не знала, где Натан, а Илай сказал, что брат совсем спятил и бродит по дому. Я не знала, где ружье, у Натана или нет. Илай сказал, что ружье осталось на кухонном на столе, но я его не заметила. Может быть, после того, как Илай вышел на крыльцо, Натан успел спуститься вниз и снова взять ружье. И даже если бы Натана там не было, мне бы духу не хватило вернуться в дом и перешагнуть через Альберта, зная, что бедная Милли сидит в прачечной с дырой в груди. И потом, я все время помнила, что на месте преступления ничего нельзя трогать. Хотя, может, это только в детективах так?

Полицейские велели владельцу паба передать мне, чтобы я оставалась в „Олене“ и ждала их. Ну, убеждать-то меня не пришлось, понимаете? Я бы ни за что не вернулась на ферму Смитов! Помню, налили мне бренди, а рука так дрожит, что я еле донесла стакан до рта. Уж и не знаю, как я доехала до паба и не свалилась с велосипеда. А домой я ни за что бы не доехала. Потом за мной приехал сын на машине, положил велосипед в багажник и отвез меня домой. Вряд ли я когда-нибудь это забуду».

Бедная Дорин Уорбл! Какая она оказалась храбрая! Джесс вздохнула и перешла к следующей странице — протоколу допроса Илая Смита.

«Я ездил на ярмарку. Мы решили продать двух коров. Я выручил за них неплохую цену. Отец, конечно, стал бы ворчать: мол, продешевил… Но он уж такой, вечно был чем-то недоволен. Вот и утром, перед тем как я уехал, он тоже все ворчал насчет цен. Все шло как обычно: отец ворчал, мама готовилась стирать. Натан перед зеркалом мазал волосы какой-то дрянью, которую купил в городе. Отец сказал, что от него воняет как от шлюхи, и принялся прохаживаться на его счет.

Домой я вернулся, как обычно, около половины пятого. В дом вошел с черного хода. Мы всегда так ходим, а парадной дверью почти и не пользуемся. Я сразу почувствовал запах крови и решил, что к обеду зарезали цыпленка или двух. Потом я увидел, что за столом сидит Натан и вот так глупо ухмыляется, а перед ним лежит ружье. И рубашка у него вся в брызгах и пятнах крови. Я спросил: „Нат, что ты натворил?“

Он ответил, что убил маму и папу. И показал на отца, который лежал на полу. Я спросил, где мама. Он ответил, что она в прачечной. Я вышел в прачечную и сразу увидел мать. Потом вернулся в кухню и спросил, почему он убил их. Он сказал: „Время подошло“, — кажется, так. Время подошло. Больше он ни слова не произнес. Встал, оглядел себя — кровь как будто только что заметил — и говорит: „Надо бы пойти помыться“. Поднялся наверх, открутил краны в ванной… Я вышел во двор, закурил. Должно быть, я выкурил две или три сигареты подряд, ничего не замечая. Меня всего трясло — и снаружи, и изнутри. Потом за яйцами приехала Дорин Уорбл. Я сказал ей, что случилось, и дальше уж она всем занималась. Дорин — славная женщина. Мама часто ее вспоминала».

Джесс закрыла папку. Может быть, они поскандалили из-за пустяка — например, из-за душистого масла для волос? Может, Натану надоели отцовские оскорбления? «Время подошло»… Какие-то слова оказались для него последней каплей. Натан навсегда положил конец отцовскому ворчанию.

Джесс поехала домой — спать.

Сложись все по-другому, Лукас встретил бы начало новой недели с радостью. В выходные он отлично потрудился — аккуратно замазал царапину на зеркале. Работая в гараже, он вспоминал молодость. В прежние годы он разъезжал на старых драндулетах и всегда сам чинил их.

— Ах, счастливые деньки… — вздохнул Лукас и тут же сам себя одернул. Какие там счастливые… Если честно, жизнь у него тогда была просто мерзопакостная. И все равно он всегда любил чинить старые машины.

В прежние времена ему хотя бы не приходилось волноваться из-за трупов, которые попадаются в самых неожиданных местах. Он в последний раз протер зеркало и отошел на шаг — полюбоваться своей работой. Тут в дверь гаража постучали, и радость тут же увяла, сменившись ужасом.

Неужели копы?

— Кто там? — крикнул он, стараясь не выдавать тревоги.

Пришедший назвался — глухо буркнув свое имя.

— Чтоб тебя! — буркнул Лукас, но все же открыл дверь и, поманив гостя в гараж, тут же запер за ним. — Я же сказал: между нами все кончено! — напустился он на вошедшего. — Какого черта ты сюда заявился? Не желаю иметь с тобой ничего общего!

— Я пришел сюда, — спокойно ответил гость, — потому что ты сам запретил приходить к тебе домой. Вот я и решил ткнуться в гараж. Чем занимаешься? «Мерс» полируешь?

— Кой черт — полирую! — огрызнулся Лукас. — Замазываю царапину! Наверное, задел что-то на твоей распроклятой ферме. А может, и не там… Но на всякий случай…

В голову вдруг стукнуло: чем меньше известно гостю, тем лучше.

— Я просто проверяю, в порядке ли машина, — зачем-то добавил Лукас, хоть и понимал, что уже сболтнул лишнее, и как бы невзначай набросил на зеркало тряпку.

Его собеседник оперся о машину, чем еще больше разозлил Лукаса.

— Знаешь, чему учат новичков в полицейской школе? — спросил Лукас, неприятно осклабившись. — Никогда не трогать машину. Если на дороге приходится останавливать машину, надо наклониться к окошку или попросить водителя выйти. А к самой машине прикасаться нельзя. Почему? Потому что все автолюбители очень нервничают, если к их «ласточке» прикасается чужой. Так сказать, примитивный пережиток первобытных времен — все стремятся защищать свою территорию.