Смерть под Рождество

Где-то глубоко в животе началась икота. Гейл всхлипнула. Миссис Симпсон уложила ее на мягкий зеленый бархат дивана, укрыв колени красным шерстяным покрывалом.

Лучше бы Гейл сейчас дали пощечину — может быть, это бы помогло больше. Гейл стало очень себя жалко: никто не встал, чтобы помочь ей у коронера, и миссис Кингстон так грубо обошлась с ней, и… Лиза умерла. Она рывком села на диване. Руки совершенно вялые, а икота такая сильная и громкая, что даже больно. Миссис Симпсон исчезла и меньше чем через минуту вернулась со стаканом подогретой кока-колы. Гейл хотела ее выпить. Знала, что она пахнет домом, но только беспомощно смотрела на стакан, не в силах поднести его ко рту.

— Так дело не пойдет. — Миссис Симпсон стояла рядом подбоченясь. — С минуты на минуту должен вернуться мистер Карт с вашим ребенком. Вы же не хотите, чтобы Кэти Пру застала вас в таком виде. — Она подошла к столу и вынула из ящика тонкую пачку розовых салфеток.

— Вытрите лицо и приходите ко мне. Я буду работать в гостиной.

Экономка пошла было к дверям, но вернулась. Холодной сухой рукой она приподняла подбородок Гейл, посмотрела в ее мокрое лицо и жестко сказала:

— Я хочу, чтобы вы кое-что знали. Эта дочка Стилвелла наделала столько вреда, что не стоит той воды, которой вы сполоснете руки после того, как бросите горсть земли на ее гроб.

Миссис Симпсон еще крепче сжала ей подбородок. Гейл стало так больно, что она чуть не закричала. Но экономка выпрямилась, оправила халат и молча покинула комнату.

Оставшись в кабинете одна, Гейл вначале вытерла глаза, а затем осторожно поставила на стол стакан. Все здесь напоминало о Боге: Библия на столе, сутана Джереми на спинке стула, церковная переписка, готовая к отправке. Лиза сюда не вписывалась. Она была неверующей. Вернее, в ней самой не было Бога: какая-то жуткая смесь наивности и отсутствия духовных интересов. А тот, кто не носит в себе Бога, имеет ли он право на существование?

Из гостиной донесся шум уборки, который затихал по мере того, как миссис Симпсон все дальше углублялась в дом. «Звуки, — подумала Гейл, — они имеют такие же свойства, что и запахи». Среди звуков, что хранила память ее дома здесь, в Фезербридже, был один: пронзительный жесткий голос Лизы. Вначале он высоко поднимался, а затем опускался и словно суживался, превращаясь в тонкое острие, несущее приятное радостное возбуждение. Порой это острие попадало в тебя, и ты тоже заражалась его веселостью, а порой оно раздирало душу до крови.

Это было в августе. В тихий теплый денек Лиза привела Кэти Пру с прогулки. Они появились у двери, обе смеющиеся, с головы до ног обсыпанные листьями, лепестками цветов. Кэти Пру протянула маме маленький букетик полевых цветов.

— А мы были у папы. Он живет там под землей, в ящичке. Мы сделали в его домике красиво.

— Эти полевые цветы такие милые. — Лиза смеялась и вынимала из волос травинки. — Смотри, Гейл, мы и сюда принесли. Мы были в Винчестере, недалеко от кладбища, и собирали там цветы. Собрали столько, что и не унести. А поскольку это рядом, отнесли их на могилу Тома. Она такая неухоженная. Ты за ней совсем не следишь. Но мы там прибрались. Сейчас она сияет. Правда, Кэти Пру? Очень красиво?

Все это было сказано так наивно. Никакого упрека в голосе Лизы она не уловила — одна только все разрушающая простота. Та самая, которая хуже воровства.

А были еще и другие случаи. Гейл сейчас мысленно отметила их галочками. Лукавые намеки на сексуальную жизнь Гейл, вкрадчивые вопросы относительно прошлого Тома. Однажды она застала Лизу в своей комнате, та шарила в ящике с неопубликованными стихами Тома. Полиция только недавно их вернула.

— Послушай-ка, Гейл: «Любовь наша вновь расцветает в тревожном блаженстве». — Лиза сидела на полу, скрестив ноги по-турецки. Ящик стоял рядом с ней. — Как романтично! Он имел в виду тебя?

Гейл была не столько разозлена, сколько шокирована.

— Лиза! — выкрикнула она. — Это же все очень личное. Пожалуйста, положи на место.

Девушка подняла голову. Ее голубые глаза выражали сожаление.

— Извини, Гейл. Я думала, ты хочешь поделиться этим со мной. Мне казалось, что это хорошо: как будто Том ожил и снова вернулся сюда. Разве не так? — Она снова посмотрела на листок со стихами. — «Тревожное блаженство». О чем это он?

Гейл почти вырвала листки из рук Лизы и запихнула в ящик. Когда Том впервые прочитал их, Гейл точно не представляла, что он имел в виду. Теперь у нее сомнений не было.

Дверь дома со скрипом отворилась, и две маленькие ножки протопали в холл. Возвратилась Кэти Пру. Гейл почувствовала облегчение, знакомое каждой матери. Она быстро в последний раз вытерла слезы и встала.

Подкравшись на цыпочках к двери, Гейл выглянула наружу. Кэти Пру отвернула угол ковра и исполняла на полу танец. Он был сложный — чем-то напоминал вращение первобытного колдуна в трансе, а чем-то завершающее движение при бейсбольной подаче. Когда девочка кружилась, крупные язычки на молнии ее курточки мелодично позвякивали. К ее восторгу, старые доски в доме приходского священника жалобно поскрипывали и постанывали, а сухие бордовые розы в вазе подрагивали и кивали ей. Кэти Пру захлопала в ладоши. Увидев мать, она остановилась, откинула голову и засмеялась, да так радостно, что ее маленькие зубки дробно застучали один о другой. «Господи, — успела подумать Гейл, беря на руки маленькое и такое совершенное тело и прижимая к себе, — мне кажется, я никогда еще не любила ее больше, чем сейчас».

— Хорошо ты провела время у миссис Баркер?

Не поднимая головы, Кэти Пру кивнула.

— Мы пекли печенье.

— Да что ты?

— Да, но мисс Баркер сказала, что это бисквиты. А это не бисквиты. Это печенье. И она не разрешила мне взять немного с собой.

— Наверное, миссис Баркер приготовила их для гостей.

Кэти Пру замотала головой и посмотрела на Гейл.

— Нет. Она сказала, что это бисквиты, а я сказала, что не бисквиты. И она разозлилась.

Гейл смотрела на Кэти Пру. В дверях стоял Джереми с шарфом на шее. На лице ни намека на веселье.

— Если собираешься ехать домой, то поехали, — натянуто проговорил он. — Только давай побыстрее, а то с этими делами утром я запустил всю работу.

Гейл показала Кэти Пру в сторону кабинета.

— Деточка, я оставила там свою записную книжку. Пожалуйста, пойди и принеси ее.

— Хорошо.

Гейл дождалась, пока Кэти Пру исчезнет в кабинете, и повернулась к Джереми.

— Что произошло?

Лицо его снова окаменело, и он покачал головой.

— В общем-то ничего. У Рут с Кэти Пру возник спор, и девочка проиграла. Трудно быть ребенком. Единственное, что он может, это кричать… А ты, я смотрю, спала мало.

— Не могла заснуть. А Рут что-нибудь тебе сказала?

Избегая смотреть ей в глаза, Джереми расправил шарф.

— Да ничего особенного. Обычные причитания: Кэти Пру такая веселая, хорошая и прочее. Еще что-то там такое, но потом сама же и рассмеялась над этим. Нет, ничего такого, о чем можно было бы беспокоиться.

Гейл спокойно смотрела на него.

— И все-таки ты недоговариваешь.

Неожиданно Джереми взорвался.

— О, Гейл, перестань! Ну нельзя же быть такой. Я передал тебе все, что сказала Рут Баркер. А теперь бери ребенка и пойдем. У меня поминальная служба завтра, а я еще ничего не приготовил.