Смертельное лекарство

— Никогда об этом не слышала.

— А что в таком случае могли искать?

— Что? Сейчас прикину…

Она задумалась.

— Знаете что, — наконец сказала женщина, — я вот что вспоминаю. Гена как — то сказал мне, что ведет что-то вроде дневника. В основном о делах пишет: что сделано, какие планы. Но есть и личные записи. Поэтому он его никому не показывает. «Увидишь только ты, — сказал, — когда меня не будет».

— А где он мог хранить этот дневник? Если здесь, то скорее всего его уже нашли — видите, как все перерыли…

— Знаете, было еще одно место… Пойдемте-ка.

Мы вышли из дома и, обогнув его, подошли к дровяному сараю. Марина Борисовна пошарила под притолокой, достала ключ. Сказывалась близость Александровки от города — сарай запирали от лихих людей (не говоря уже о доме), но это была еще деревня, и ключ находился рядом с замком.

Она отомкнула здоровенный амбарный замок, чиркнула спичкой. Огонь выхватил из темноты ряды поленьев, сложенные в углу топоры.

— Вот тут одна застреха есть — нипочем не заметишь. Мне Гена ее как-то раз показывал. Даже не знаю зачем. Хотя теперь знаю — может, специально для такого вот случая.

Она встала на скамеечку, потянулась рукой вверх. Видимо, между бревнами, из которых был сложен сарай, был паз, невидимый снизу.

— Ну что? — спросила я.

— Что-то есть, — тусклым голосом ответила Марина Борисовна. Как видно, после смерти Бунчука уже ничто не могло ее сильно взволновать.

Она опустилась на пол, держа в руках небольшой мешочек и сверток побольше.

— Пойдемте в дом, тут ничего не увидишь, — предложила хозяйка.

Мы вернулись в дом. Остановившись в передней, Марина Борисовна открыла мешочек и высыпала его содержимое на стол. В комнате сразу посветлело.

— Что это? — удивленно спросила Марина.

— По всей видимости, бриллианты, — сказала я. — И скорее всего настоящие — зачем бы Геннадий Егорович стал прятать подделку.

— Так вот из-за чего он такую смерть принял! — воскликнула она. Видимо, боясь, что я неправильно ее пойму, Марина добавила: — Нет, он не жадным был, но упрямым. Не любил уступать. Если они требовали, чтобы он им нажитое отдал, он из одного упрямства до конца держался. Что ж, будет теперь на что его похоронить, будет на что семье жить.

— Мне кажется, он предназначал их для вас, — заметила я. — Поэтому и держал здесь, а не дома.

— Нет, я не возьму, — упрямо покачала головой Марина. — Не хочу, чтобы его жена про меня такое говорила — из-за камешков, мол, за ним увязалась, богатства захотела. Мне он был нужен, а не деньги или бриллианты эти. Ладно, давайте этот сверток поглядим.

Она развернула пакет. На стол выпала клеенчатая тетрадь — в таких в старших классах школы ведут математику.

— Вот он, дневник, — прошептала Марина.

Она взяла тетрадь, прочла несколько страниц и протянула дневник мне.

— Тут все о делах, — заметила она. — Может, вам это и пригодится. Если найдете что о нас — пропустите, пожалуйста. А потом мне дайте, я прочту, ладно?

Я кивнула и взяла драгоценную рукопись. Мне почему-то казалось, что Бунчук принял смерть именно из-за нее, а не из-за драгоценностей. За нею охотились его мучители, именно этот дневник он скрывал. Поэтому находка поистине представляла огромную ценность.

— Ну что ж, давайте пока прощаться, — сказала Марина. — Найдите их! Это те же люди, что убили Петра Петровича, я уверена. Я сама мстить не умею, но знаю, что за Вязьмикина, а значит, и за Геннадия найдется кому отомстить.

Она проводила меня к задней стороне двора, отвела доску в заборе.

— Домик-то у нас крайний, — пояснила она. — Вон, видите, дорожка идет? По ней пойдете, выйдете на трассу, минуя деревню. Никто вас и не заметит. А там машину поймаете. Дайте-ка я вас перекрещу на прощанье.

Она трижды размашисто перекрестила меня и пошла назад к дому, уже не оборачиваясь.

ГЛАВА 15 Лучшая помощь — та, которую не ждешь

На трассе я довольно быстро остановила грузовую машину с сумрачным молчаливым дядькой за рулем. Он сразу же строго предупредил меня, что он, во-первых, не курит, во-вторых, едет только до 20-й линии — то есть до окраины. Я на все сразу согласилась. Когда показались огни города, я начала размышлять — а куда я, собственно, сейчас направляюсь? У Лени вчера собирались друзья-художники. Ребята они, конечно, замечательные, и в другое время я бы с удовольствием посидела с ними не то что до двух ночи, как вчера, а хоть до утра, но сейчас мне было не до веселья. Мне требовалась тишина и одиночество. Шурик? Но вернулся ли он из своей поездки? Нет, лучше все-таки дома. Не рискнуть ли?

Дядька взял с меня всего-то двадцать тысяч, да и то засмущался, когда называл цену. Я довольно удачно пересела в троллейбус и вскоре выгрузилась возле своего дома.

Сперва я обошла его кругом, затем быстро заглянула в подъезд. Не обнаружив ничего подозрительного, зашла и поднялась в лифте на девятый этаж. Оттуда осторожно, стараясь не шуметь, спустилась на свой шестой. Опять никого.

Я быстро-быстро открыла дверь в коридорчик, потом другую — в свою квартиру и защелкнула замок. Ух, пронесло! Как все-таки хорошо оказаться дома! Я пустила воду, чтобы принять ванну, приготовила чистое белье, а пока вода журчала, наполняя ванну, открыла дневник — уж больно мне не терпелось с ним познакомиться.

Дневник представлял собой толстую тетрадь. Общего заглавия не было, не было вообще никаких заголовков. В левой части каждой страницы стояла дата. Справа от нее шли записи — иногда всего несколько строчек, чаще полстраницы, а иногда запись занимала страницы две-три.

Я читала: «7 июля. Магазин на Чистяковской все же придется закрыть. Не на месте он там, дело не в управляющем. Может, сделать там ремонтную мастерскую? Проработать вопрос с Юдиным.

Виделся с Женей. Выглядит усталым, но держится. Молодец парень. Не забыть оформить на его фирму заказ через Ник. Ив.

Завтра годовщина моего знакомства с Мариной. Уже четыре года. А можно и так: всего четыре года! А кажется, что знакомы всю жизнь. Трудно представить, что когда-то я ее не знал. Где-то читал, что хорошо сходятся только очень разные люди. Наверное, мы с ней достаточно разные. Завещание на нее я уже оформил, но захочет ли она, при ее характере, что-то получить? Купить цветы (розы не любит!), бутылки три „Абрау“ — и в деревню.

10 июля. Опять звонил Цицерон. Требует, чтобы мы брали больше. Я решительно отказался. Удивительно, как преображается этот человек, когда не надо притворяться! Много я видел на своем веку всякой сволочи, но этот, кажется, всех переплюнет. Противно, что с таким типом приходится иметь дело. Но Петр Петрович считает, что дело очень выгодное, надо продолжать.

В машине что-то стучит, возможно, пальцы, сказать Косте, чтобы посмотрел…»

Звонок в дверь прервал мое чтение. Идя открывать, я продолжала думать над прочитанным. Что-то меня задело, какое-то слово — оно стояло не на месте, раздражало, требовало решения.

Взглянув в глазок, я увидела роскошный галстук и золоченые очки. Иван Георгиевич Жвания выглядел, как всегда, величественно. Сбоку от него я разглядела Катю. Когда я открыла, пригласив гостей в квартиру, Иван Георгиевич приветствовал меня с такой сердечностью, словно я была его любимой дочерью, вернувшейся из трудного путешествия.