Смертельное путешествие

– Слишком юными призвал их к себе Господь.

– О да, – прошептала я, не отрывая взгляда от экрана.

На минуту мы обе примолкли, затем Примроуз шевельнула курсором, и мы разом подались вперед.

Четверо мужчин. Две женщины. И все – белые.

– Ну-ка, выберем сортировку по расе.

Согласно таблице прижизненных данных на борту было шестьдесят восемь белых пассажиров, десять афроамериканцев, два латиноамериканца и два азиата. Оба пилота и весь обслуживающий персонал – белые. Ни одного чернокожего старше сорока. Оба азиата – двадцати с небольшим лет, видимо студенты. Масако Такагучи, можно сказать, повезло. Ее тело не было изувечено, и ее уже опознали.

– Наверное, лучше зайду в другой раз. Пока что можешь ввести в таблицу возраст – примерно пятьдесят лет и больше. И то, что жертва страдала подагрой.

– Мой бывший тоже страдает подагрой. Это единственная его человеческая черта. – Живот Примроуз всколыхнулся от смеха.

– Хм… можно попросить тебя еще об одной услуге?

– Конечно, детка.

– Проверь Жана Бертрана.

Примроуз отыскала нужную строчку и провела курсором до столбца «Текущий статус».

Тело Бертрана пока не было опознано.

– Вернусь, когда разузнаю о нем побольше, – сказала я, забирая контейнер под номером 387.

Придя на рабочее место, я сделала небольшой срез с кости ступни и снабдила его биркой. Если удастся найти образец для сравнения – желчный камень, цитологический мазок, волосы или перхоть с расчески, – анализ ДНК может оказаться полезным для установления личности. Если нет – по крайней мере, поможет определить пол или отыскать связь между этой ступней и другими частями тела, и тогда приметная татуировка либо зубная коронка поспособствуют возвращению усопшего домой.

Пока я запечатывала мешок со ступней и делала отметки в файле, меня неотвязно беспокоила одна мысль. Неужели компьютер ошибся? Что, если мое первое впечатление было верным и ступня действительно принадлежала женщине? Вполне вероятно. Такое случается сплошь и рядом. Но как же быть с возрастом? Я абсолютно уверена, что это кости пожилого человека, однако на борту не было никого, кто соответствовал бы таким возрастным рамкам. Возможно ли, что костные ткани моей находки были изъедены не подагрой, а какой-то другой болезнью?

И как связано со всем этим преждевременное разложение?

Я сделала другой срез кости – с самого верха нетронутой части голени, – прикрепила к нему бирку и запечатала. Если ступня так и останется неопознанной, попробую более точно определить возраст по гистологическим признакам. Вот только ждать результатов микроскопического анализа придется долго. Препараты для него готовятся в Шарлотте, в службе судмедэксперта, а невыполненных заказов там до чертиков.

Я уложила ступню в мешок, вернула ее сотруднику морга и продолжила работу. Этот день был как две капли воды похож на четыре предыдущих. Час за часом я сортировала трупы и части тел, исследуя самые сокровенные подробности. Не замечала, как уходили и возвращались другие сотрудники, не уловила момента, когда дневной свет в окнах высоко над нашими головами потускнел и перетек в сумерки.

Я уже потеряла всякое представление о времени, когда, подняв голову, увидела, что из-за штабеля сосновых контейнеров в дальнем конце пожарной станции вышел Райан. Он направился ко мне, и я подумала, что никогда еще не видела у него такого каменного лица.

– Как там дела? – спросила я, опуская маску.

– Чтобы в этом разобраться, нужно добрых лет десять.

Глаза Райана потемнели, под ними залегли круги, лицо было бледным – таким же, как лежавший между нами на рабочем столе кусок мертвой плоти. Эта перемена поразила меня до глубины души. Я не сразу поняла, в чем дело. Скорбела о людях, которых не знала при жизни, в то время как горе Райана было глубоко личным. Бертран был его напарником почти десять лет.

Хотелось как-то утешить, ободрить его, но я только и сумела, что пробормотать:

– Мне так жаль, что Жан погиб…

Райан кивнул.

– Тебе плохо? – негромко спросила я.

Желваки вспухли на его скулах, затем обмякли.

Я потянулась через стол, горя желанием взять его за руку… И мы оба уставились на мою окровавленную перчатку.

– Но-но, Квинси, только без рукопожатий!

Эта реплика разрядила обстановку.

– Я испугалась, что ты вздумаешь присвоить скальпель, – пояснила я, подхватив упомянутый инструмент.

– Тирелл говорит, что на сегодня твоя работа закончена.

– Но я…

– Уже восемь. Ты пробыла здесь тринадцать часов.

Я поглядела на хронометр.

– Встретимся в храме любви, расскажу о ходе расследования.

Затекшие спина и шея ныли, глаза саднили, словно в них насыпали песку. Я уперлась ладонями в бедра и потянулась, выгнувшись назад.

– Или же… – (Выпрямившись, я обнаружила, что Райан смотрит на меня в упор, многозначительно играя бровями.) —…Помогу расслабиться.

– Я засну, как только голова коснется подушки.

– Тебе нужно поесть.

– Господи, Райан, с чего тебя так заботит мое питание? Право, ты хуже моей матери.

В этот миг я заметила, что мне машет Ларк Тирелл. Он жестом указал на свои часы, а затем резко провел рукой поперек горла. Я кивнула и показала большой палец – мол, все в порядке.

Сказав Райану, что готова с ним поговорить, но только поговорить, я убрала останки в мешок, сделала пометки на контейнере и вернула его сотруднику морга. Сняв защитный костюм, я вышла наружу в обычной одежде.

Через сорок минут мы с Райаном сидели в кухне «Дома на горе» и ели сэндвичи с ломтями мяса. Райан только что посетовал на отсутствие пива – уже в третий раз.

– Пьяница и обжора обеднеют, – отозвалась я, постукивая по бутылке с кетчупом.

– Кто это сказал?

– Согласно Руби, это из Книги притчей Соломоновых.

– Я объявлю государственной изменой потребление легкого пива.

Похолодало, и Райан надел лыжный свитер васильково-синего цвета, который идеально подходил к его глазам.

– Это сказала Руби?

– Нет, Шекспир. «Генрих VI».

– А смысл в чем?

– Руби деспотична, как и король.

– Расскажи о расследовании. – Я откусила от сэндвича.

– Что бы ты хотела узнать?

– Черные ящики уже обнаружили?

– Они оранжевые. А у тебя кетчуп на подбородке.

– Регистратор и самописец нашли?

Я промокнула салфеткой подбородок, дивясь тому, как можно быть таким обаятельным и в то же время неимоверно раздражать.

– Да.

– И что?