СМИ в Древней Греции

Видимо, в гимнасии или палестре все были готовы обсуждать что угодно. Об этом, в частности, свидетельствует начало платоновского «Хармида». Сократ возвращается из Потидеи, идет «к привычным местам бесед», заходит в палестру Посейдона Таврия, где его приветствует множество народу и начинает выяснять:

«Сократ мой, так ты уцелел в битве?!» <...> А я ему в ответ: «Как видишь, уцелел».

— Да ведь сюда дошли вести, — сказал он, — что битва была очень жестокой и в ней пали многие люди, которых мы знаем. <...>

— Садись же сюда, — сказал он, — и расскажи нам: ведь не обо всем мы точно осведомлены.

С этими словами он усадил меня подле Крития, сына Каллесхра. Сев рядом, я приветствовал Крития и остальных и стал рассказывать им о войске все, что каждого интересовало; вопросы же сыпались со всех сторон [133] .

133

Платон, «Хармид», 153 Ь-с (пер. С.Я. Шейнман-Топштейн).

Поделившись новостями, Сократ в свою очередь начинает расспрашивать друзей о том, что произошло за время его отсутствия. «А когда мы вдоволь наговорились об этом, я в свою очередь стал расспрашивать их о здешних делах: о философии — в каком она сейчас состоянии, и о молодежи — есть ли среди них кто-либо, выдающийся своим разумом, красотой или тем и другим вместе» [134] .

Гимнасий был не только местом обмена информацией, но и местом свиданий, разумеется, между мужчинами. В том же пассаже из «Хармида» Сократу сообщают о необычайно красивом юноше. Поскольку тот страдает головной болью, его подзывают к Сократу под предлогом того, что философ знает средство от мигрени. Вот как присутствующие встретили приход молодого человека:

134

Ibid., 153 d.

Хармид подошел и вызвал громкий смех, ибо каждый из нас, сидящих, освобождая для него место, хорошенько потеснил своего соседа — чтобы оказаться сидящим рядом с ним, — пока мы не заставили встать одного из сидевших с края и не сбросили на землю другого. Хармид же, подойдя, сел между мной и Критием [135] .

Начинается разговор — сначала о головной боли, потом на истинно философскую тему, о рассудительности.

Кроме того, с V в. до н.э. в гимнасии стали распространяться новые идеи. Специального места для этого предусмотрено не было, и софисты избрали для себя гимнасии во всех крупных городах, и прежде всего в Афинах, поскольку именно там собиралась городская молодежь, наиболее восприимчивая к их идеям. Первые контакты устанавливались в раздевалках. Не стоит, конечно, представлять себе раздевалки наших дней: немыслимо, чтобы в современный гимнастический зал явился какой-нибудь чужак и начал проповедовать свои идеи и спорить о них с находящимися в раздевалке. В Греции соответствующее помещение, аподитерий, было гораздо просторнее. Там, разумеется, одевались и раздевались, но также делали разминочные упражнения, расслаблялись после нагрузки, натирались оливковым маслом или скребли тело песком. Именно в такие минуты разрядки софисты и приобщали завсегдатаев гимнасиев к игре ума.

135

Ibid., 155 b-c.

Привычка распространилась быстро. Сократ тоже начал распространять свое учение в гимнасиях, и ряд платоновских диалогов происходит именно там или в палестрах. Так, однажды Сократ, идя из Академии в Ликей, встречает по пути Гиппотала и Ктесиппа с группой молодых людей.

Гиппотал, увидев, что я подхожу, молвил:

— Сократ мой, откуда ты держишь путь и куда?

— Из Академии, — отвечал я, — а иду я в Ликей.

— Значит, — отозвался он, — ты идешь туда же, куда и мы. Не присоединишься ли к нам? Это стоило бы сделать.

— Куда именно, — спросил я, — ты хочешь меня повести и к кому я должен присоединиться?

— Сюда, — отвечал он, указывая мне на расположенное напротив стены крытое помещение с отворенной дверью. — Мы здесь проводим время — мы и многие другие прекрасные юноши.

— А что это за постройка и в чем состоит ваше времяпрепровождение здесь?

— Это, — отвечал он, — недавно выстроенная палестра. Проводим же мы время большей частью в беседах, к которым с радостью привлечем и тебя.

— И прекрасно сделаете, — отозвался я. — А кто здесь наставник?

— Твой приятель и поклонник, — отвечал он, — Микк.

— Клянусь Зевсом, — сказал я, — это муж не без достоинств и способный софист.

— Так не хочешь ли последовать за нами, — спросил Гиппотал, — и посмотреть, кто там собрался?

— Сначала я охотно услышал бы от тебя, для чего ты меня приглашаешь и кто среди собравшихся там выделяется своей красотой? [136]

136

Платон, Лисид, 203 а-204 b (пер. С.Я. Шейнман-Топштейн).

Таким вот образом в гимнасиях постепенно налаживалось настоящее обучение. Платон основал в Академии свою школу философии в 887 г. до н.э. С тех пор, не прерывая писательской деятельности, он горячо отдался делу главы школы и наставника, готовя приезжавших к нему за обучением философии со всех концов греческого мира учеников прежде всего к управлению полисами. Позже Диоген, вопреки традиции вовсе не вещавший из бочки, обосновался в Крании, коринфском гимнасии. Его наука пользовалась такой славой, что послушать приезжали даже цари. Хорошо известен, к примеру, рассказ о его беседе с Александром. Благодаря Диогену коринфский гимнасий стал одним из важнейших центров кинической мысли.

Вначале связь между гимнасием и обучением была случайной. Как мы видели, софисты и философы приходили туда потому, что это было удобное место, где собиралась та часть населения, к которой они обращались. Полис мало интересовался разворачивавшимися там беседами. Связь эта обрела значимость только с эллинистической эпохи: обучение в гимнасиях мало-помалу институционализировалось и государство стало принимать участие в формировании программ и их финансировании. Дававшееся в гимнасиях образование составляли как курсы, читавшиеся штатными преподавателями, так и лекции странствующих учителей. Первые вели scholai, уроки, продолжавшиеся в течение всего учебного года, вторые — akroaseis, буквально «то, что слушают», отдельные лекции на различные темы. Если изначально единственным преподаваемым предметом была философия, лекции постепенно диверсифицировались. Со временем расширился и контингент учащихся, который уже не ограничивался молодыми людьми, занимавшимися гимнастикой.

Вместе с назначением гимнасия изменилась и его архитектура. Были спроектированы и открыты специальные учебные помещения; занятия перестали проходить в общей шумной зале и садах, где тренировались воины. В лекционных залах стояли стулья и столы, на которых находят граффити, вырезанные учениками. Параллельно гимнасии, до того загородные учреждения, стали строиться внутри городских стен, куда постоянным слушателям было легче добираться.

Так гимнасий мало-помалу стал в рамках полиса даже больше, чем университетом: он превратился в одно из главных мест собраний, культурный центр, куда стекалась публика.

Речь и письмо в полисе

Теперь мы переходим к классической проблеме коммуникации — весомости речи и письма в полисе. Разумеется, дело не в том, чтобы разрешить здесь весьма спорный вопрос об их относительной важности в полисе, и даже не в том, чтобы занять какую-то позицию в этом споре: мы не станем задаваться вопросом, был ли греческий полис устной или письменной цивилизацией. То и другое сосуществует, и их функции зачастую могут пересекаться. Разве даже в наших обществах, где наблюдается возвращение «устной традиции», можно было бы с легкостью определить место и относительную важность речи и текста? Мы просто ставим следующие вопросы: какова роль речи в полисе? Каким было отношение греков к чтению и писанию, будь то книг или общественно-политических текстов?

Греческий полис — цивилизация болтовни?

Греческий полис в том виде, в каком он функционировал на агоре и в гимнасиях, может показаться цивилизацией болтовни. Уточним сразу же — болтовни по преимуществу мужской, что неудивительно в стране, где женщины жили затворницами в гинекее [137] . Если женская болтовня там и существовала, возможностей для распространения вовне у нее было немного.

Эту склонность критиковали сами древние. Геродот вкладывает в уста перса Кира следующие слова относительно греков:

137

Гинекей — женская половина в задней части дома.

Я не страшусь людей, у которых посреди города есть определенное место, куда собирается народ, обманывая друг друга и давая ложные клятвы. Если я останусь жив, то им [спартанцам] придется толковать не о делах ионян, а о своих собственных [138] .

Тот же автор показывает, что у греков в те моменты, когда требовалось принять важное решение, часто созывались собрания, служившие местом бесполезных споров. Так, только «после многих речей» [139] его соотечественники решили остаться на берегах Эвбеи [140] . Перед битвой при Саламине [141] «созвали сходку и опять много говорили о том же» [142] . Затем греки не поверили правдивым словам Аристида, и «в совете опять начались споры» [143] .

138

Геродот, I, 153 (пер. Г.А. Стратановского). Вне контекста этот отрывок звучит довольно загадочно: спартанцы послали к Киру вестника, дабы отсоветовать тому нападать на какой бы то ни было греческий полис — в данном случае на ионийские полисы. Кир только что завоевал Лидию, в зависимости от которой находились ионийцы, и те боялись снова попасть в подчинение, на этот раз к Киру.

139

Id., VIII, 9.

140

Эвбея — остров в Эгейском море близ побережья Балканского полуострова.

141

Саламин — остров в Эгейском море. Во время греко-персидских войн около Саламина в 480 г. до н.э. греческий флот разгромил персидский.

142

Id., VIII, 74.

143

Id., VIII, 81.

Плутарх повествует, на сей раз без осуждения, что Перикл целый день обсуждал юридическую проблему:

Так, когда какой-то пентатл [144] нечаянно брошенным дротом убил Эпитима из Фарсала, Перикл... потратил целый день, рассуждая с Протагором о том, кого, по существу, следует считать виновником этого несчастного случая, — дрот, или бросавшего, или распорядителей состязания [145] .

Несмотря на эти эксцессы, речь в полисе чрезвычайно важна. Прежде всего, она устанавливает в обществе социальную связь, закрытую для исключенных из числа граждан и маргиналов. Согласно Демосфену, никто не перебрасывается словом с Аристогитоном, обвинителем, открывающим рот только для того, чтобы доносить. Он [146]

144

Атлет-пятиборец.

145

Плутарх, «Перикл», XXXVI (пер. С. Соболевского).

146

Автор ошибается: в приводимом ниже отрывке речь идет не о самом Аристогитоне, а о его брате. — Прим. пер.