Смысл ночи

Никакой мисс Лэмб не существовало: таким именем называлась леди Тансор, когда навещала нас с матушкой. Теперь я понял, почему дама в сером всегда смотрела столь печальным взором на меня, игравшего на ковре у ее ног; почему она столь нежно гладила меня по щеке; почему подарила мне шкатулку с золотыми монетами на мой двенадцатый день рожденья и почему меня отправили учиться в Итон по ее воле. Просто она была женщиной, подарившей мне жизнь. Леди Тансор была моей матерью.

«Теперь он твой».Изумленное потрясение быстро сменилось гневным непониманием. Посудите сами: мать, которую я нежно любил, оказалась мне не матерью вовсе, а настоящая моя мать отказалась от меня — и все же обе они, похоже, по-настоящему меня любили. Чей же я сын в таком случае? О, как у меня раскалывалась голова от напряженных усилий разобраться во всем этом!

По крайней мере, голый костяк истории теперь стал понятен: моя матушка и ее подруга леди Тансор, находившаяся на первых месяцах беременности, вместе отправились во Францию; я появился на свет там и был привезен в Англию как сын Симоны Глайвер, а не леди Тансор. Но мотивы и страсти, скрытые за этой простой последовательностью событий, по-прежнему оставались спрятанными от моего взора в неведомом количестве тайников. Возможно ли теперь пролить на них свет?

По отношению к женщине, которая каждый вечер сидела на моей кровати в детстве, ходила со мной на утес любоваться закатом и являлась осью моего маленького мира, я испытывал сейчас одновременно негодование и жалость: негодование — потому что она утаила от меня правду; жалость — потому что бедняжке, несомненно, стоило жестоких душевных мук хранить секрет подруги. Все ее поведение со мной представлялось своего рода предательством — но с другой стороны, мог ли я мечтать о лучшей матери?

Очень и очень многое еще предстояло выяснить, но я постепенно свыкся с мыслью, что не являюсь сыном Капитана и мисс Эдвард Глайвер. В моих жилах течет не их кровь, но кровь, связывающая меня с иными местами и иным именем — древним, славным именем. Во мне нет ничего от мужчины, которого я считал своим отцом, и ничего от женщины, которую называл своей матерью. Глаза, что отражаются в моем зеркале каждое утро, — не ее глаза, как мне всегда хотелось думать. Так чьи же они? На кого я похож? На настоящего своего отца? На настоящую свою мать? Или на своего покойного брата? Кто я?

Назойливые вопросы вертелись в моей голове днем и ночью. Я часто пробуждался от беспокойного сна в холодном поту — с таким ощущением, будто земля разверзлась подо мной и я падаю в бездонную пропасть. Тогда я вставал и бродил по тихим комнатам, иногда часами, отчаянно стараясь избавиться от ужасного чувства брошенности и одиночества. Но у меня не получалось. Все казалось чужим здесь, в этом доме, который я прежде называл родным, и связанное с ним прошлое утратило для меня всякое значение.

Мало-помалу я начал оценивать свою ситуацию более трезво и спокойно. Я еще не понимал, почему со мной так поступили, — это понимание придет много позже и постепенно. Но если верно заключение, выведенное мной из матушкиных дневниковых записей, представлялся очевидным один факт исключительной важности: я являюсь зачатым в законном браке наследником одного из древнейших и влиятельнейших родов в Англии.

Это казалось нелепым. Наверняка есть какое-нибудь другое объяснение. Но, многажды перечитав матушкины дневники со всем вниманием, я так и не сумел прийти к иному выводу. Однако какая мне польза в знании, коим я теперь располагаю? Кто еще поверит, что моя матушка (я по-прежнему не мог называть ее иначе) написала чистую правду, а не фантастический вымысел? А даже если кто и поверит, доказательств-то у меня все равно нет. Голословные заявления, ничем не подкрепленные предположения — и ничего больше. Несомненно, именно такой вердикт будет незамедлительно вынесен, коли я обращусь в суд. Но где же доказательства? Где фактические подтверждения? Вопросы снова начали множиться и настойчиво биться в мозгу, доводя меня чуть не до помешательства.

Я еще раз просмотрел обзорную статью о баронском роде Тансоров в «Справочнике» Берка. Четыре тесно набранные колонки с именами и родословными людей, о которых я никогда прежде не слышал, но которых теперь должен называть своими предками. Малдвин Дюпор, первый барон Тансор, призванный в парламент в 1264 году; Эдмонд Дюпор, седьмой барон, произведенный в графы при Генрихе IV, но не оставивший наследника; Хамфри Дюпор, десятый барон, лишенный гражданских и имущественных прав и казненный за измену в 1461 году; Чарльз Дюпор, двадцатый барон, принявший католичество и последовавший в ссылку за Иаковом II. [99] Потом более близкие мои родственники: Уильям Дюпор, двадцать третий барон и основатель огромной Эвенвудской библиотеки; и наконец, мой отец, Джулиус Дюпор, двадцать пятый барон, унаследовавший титул вследствие смерти своего старшего брата, и мой собственный покойный брат, Генри Херевард. Я принялся записывать в тетрадь имена, даты рождения и смерти и все биографические факты, какие только сумел найти в «Справочнике» Берка и прочих авторитетных источниках, имевшихся тогда в моем распоряжении.

99

[Чарльз Дюпор (1648–1711) был произведен в герцоги до свержения Стюартов, и в Англии его герцогский титул не имел законной силы. Его сын Роберт Дюпор (1679–1741), убежденный протестант, унаследовал лишь баронство. (Прим. ред.)]

Как странно, как бесконечно странно было сознавать себя потомком этого древнего рода! Но удостоюсь ли и я упоминания в будущем генеалогическом справочнике? Возможно ли, что через сто лет какой-нибудь пытливый родослов заглянет в Берка и прочитает о некоем Эдварде Чарльзе Дюпоре, родившемся 9 марта 1820 года в Ренне, департамент Иль и Вилен, Франция? Только в том случае, если я найду какие-нибудь недвусмысленные и неопровержимые доказательства, подтверждающие косвенное, туманное свидетельство, что содержится в дневниках моей матушки. Только тогда.

Статья о Тансорах в «Справочнике» Берка завершалась нижеследующими строками:

Создание титула— по предписанию 49 от имени Генриха III, 14 дек. 1264 г.

Герб — четверочастный щит; в первой и четвертой золотой четверти три червленых правых вогнутых острия; во второй четверти, зубчато рассеченной на горностай и противогорностай, рассеченное на золото и серебро стропило, обремененное пятью червлеными розами с зелеными листьями и золотой сердцевиной; в третьей четверти в серебряном поле, усеянном зелеными каплями, лазоревая задняя нога льва, стертая, пронзенная в бедро мечом с золотой рукоятью, опрокинутым в левую перевязь. Нашлемник — вырастающий коронованный человек с серебряными волосами и бородой, в червленой мантии, отороченной горностаем, держащий в правой руке скипетр, а в левой — державу. Щитодержатели — два льва-сагиттария натуральной окраски, каждый с натянутым луком и лазоревой повязкой на голове. Девиз — Fortitudine Vincimus.

Герб Тансоров был изображен в начале статьи. Обратив внимание на необычные фигуры леонтокентавров, [100] я окончательно убедился, что заключение, выведенное мной из матушкиных дневниковых записей, соответствует истине. Деревянную шкатулку с моими двумястами соверенами украшал точно такой же герб.

Родовым девизом Тансоров было выражение «Fortitudine vincimus». [101] Теперь оно станет и моим девизом.

Время от времени ко мне заглядывал Том, и мы с полчаса болтали о том о сем. Но я видел, с какой тревогой он озирает груды бумаг на столе и на полу под ним. И видел также, что он давно заметил лихорадочный огонь увлеченности в моих глазах, слишком ясно свидетельствовавший о моем желании поскорее вернуться к работе, в суть которой я старика так и не посвятил. Том еще не совсем простил меня за то, что я отказался от возможности поехать в Месопотамию с профессором С., и явно расстраивался, что я не предпринимаю попыток найти какую-нибудь другую работу. Мой капитал иссяк быстрее, чем я ожидал, — львиную долю средств я истратил за годы, проведенные за границей, и вдобавок мне пришлось выплатить оставленные матушкой долги, которые при жизни она покрывала из своих литературных заработков, — и теперь передо мной стояла необходимость найти источник постоянного дохода.

100

[Полулюди-полульвы. (Прим. ред.)]

101

[«Терпением побеждаем». (Прим. ред.)]

— Что с тобой творится, Нед? — спросил Том одним мартовским утром, когда я провожал его к двери. — Мне тяжело видеть, как ты безвылазно сидишь дома день за днем, не имея определенных видов на будущее.

Я не мог сказать старику, что на самом деле у меня есть в высшей степени определенные планы, а потому уклончиво ответил, что собираюсь отправиться в Лондон и временно устроиться на какое-нибудь приемлемое место, покуда не подыщу себе постоянное занятие по вкусу.

Он с сомнением взглянул на меня.

— Звучит малообещающе, Нед, но ты должен поступить, как считаешь нужным. В Лондоне, конечно же, перед человеком открывается гораздо больше перспектив, чем в Сэндчерче, и я бы настоятельно посоветовал тебе перебраться туда поскорее. Чем дольше ты будешь торчать здесь в четырех стенах, тем труднее будет тебе сняться с места.

На следующей неделе Том снова заглянул ко мне и уговорил пойти с ним прогуляться — правду сказать, я уже несколько дней не выходил за порог.

Мы прошли по тропе вдоль скальной стены и спустились на ровный песчаный берег, омываемый мерно набегающими волнами. Над нами простиралось чистое лазурное небо (лазурь из моих гейдельбергских воспоминаний), и солнце во всем своем блистательном великолепии рассыпало сверкающие блики по гребням плавно перекатывающихся волн — словно сам Бог щедро разбрасывал мириады новорожденных звезд по водной поверхности.