Снайпер должен стрелять

— Мистер Горджи, я к вашим услугам, в любое время!

— Ладно, Том! Привет твоему хозяину, Джиму Беркли!

— Он вам тоже всегда рад служить, мистер Горджи!

Когда отъехали, Мари впервые за всю поездку рассмеялась откровенно, почти без горечи:

— «Ради мисс Монд мы бросим любое другое дело…» Ведь надо же! Интересно, чем ты их всех так берешь, «мистер Горджи»?

— Так меня учили, — сказал Андрей.

Лоуренса Монда они застали еще в столовой. Наскоро обменялись новостями, Мари ушла приводить себя в порядок, Андрей остался. Лоуренс вызвал Джорджа, распорядился заново накрывать на стол.

Как только за Джорджем закрылась дверь, Лоуренс Монд сказал:

— Доулинг у меня обедал, Андрей. Где-то в начале пятого внезапный телефонный звонок в самом буквальном смысле вырвал его из-за этого вот стола. Кажется, кому-то из его сотрудников удалось выйти на след убийцы.

— Но ведь вечером он в любом случае позвонит вам, как думаете?

— Разумеется, позвонит. Тем более что в этом деле возникла одна деталь, объяснить которую не в силах ни я, ни он. Я прошу вас, Андрей… соберитесь, проявите всю вашу интуицию, помогите мне.

— Я весь внимание, мистер Монд.

— Давайте представим себе картину. Доулинг в кабинете Роберта среди прочего обнаруживает календарный листок, на котором есть запись, сделанная рукой убитого. Запись довольно свежая. И при этом в ней точно указано время будущего убийства — девять и день убийства — среда.

Городецкий молчал.

— Главное же не в этом, — продолжил Монд. — Самое непостижимое заключается в том, что на этом же листочке стоит имя нашей Мари. То есть полностью запись выглядит так: «Мисс Мари Монд, в среду, в девять…»

— Доулинг вам показывал эту запись или привел по памяти?

— Показывал. Дело в том, что он вырвал этот календарный листок и сунул его в карман.

— Извините меня, мистер Монд, но, по счастью, особой интуиции здесь не требуется, — начал Андрей уверенно. — Жаль, что этой записи нет сейчас перед вами. Но и без того я знаю, что слово «девять» в данном случае надо читать как «семь».

— ?!

— От Мари мне известно, что сегодня вечером, в семь часов, Роберт Бэдфул должен был встретиться с ней и с ее друзьями в каком-то доме неподалеку, где они обычно собираются раз в неделю. Нечто вроде почетного гостя-оригинала на клубной сцене. Очевидно, эту запись Роберт сделал во время вчерашнего телефонного разговора с Мари, спешил. Так что я более чем уверен, «девять» — это недописанное «девятнадцать».

— Правильно, «Клуб по средам», как же я мог забыть! — удрученно промолвил Монд. Он достал из кармана платок, промокнул затылок. — Черт возьми, как все просто! Вот уж воистину — пуганая ворона куста боится! Вместо того чтобы заниматься делом, мы с беднягой Сэмом сидели, как два завзятых преферансиста, когда каждый из них блефует. Он не знал, что сказать мне, я не знал, что скажу Мари, и так далее. Надо было видеть, как он от смущения терзал бифштекс! А когда позвонили, исчез так стремительно, чуть ли не с салфеткой за лацканом и вилкой в левой руке!.. Разумеется, если бы дело не касалось Мари… В любом случае, я благодарю вас, Андрей… Господи, как все просто!

«Да, стареют отцы», — подумал Андрей скептически.

В это время в столовую вернулась Мари, чуть помедлила на пороге, сразу окинув обоих изучающе-быстрым взглядом, но, по счастью, откровенно воспрянувший духом Монд все же успел до этого одними глазами, незаметно как бы, сказать Андрею: «Умоляю, ни слова об этом!» Хотя точно знал, что при характере и общей сути жизненных принципов подобных предупреждений Городецкому давать не следовало.

Пообедали наспех, Монд допивал свой кофе. Мари нервничала, все время поглядывала на часы. Андрей наконец не выдержал, предложил свою помощь.

— Если ты опаздываешь, Мари, а встреча не отменяется, я тебя подвезу. У меня сегодня совершенно свободный вечер.

— Спасибо, Андрей. Я тебе сегодня и так обязана.

— Ничего, сочтемся еще, — улыбнулся Андрей. — Через десять минут я — внизу.

— Передай от меня привет твоим милым мальчикам, Мари, — сказал Монд.

— Хорошо, отец. Я сегодня не задержусь.

Небольшая компания, собиравшаяся по средам у Эрделюака, была в основном компанией сверстников. Все они здесь росли, вместе когда-то учились, сюда вернулись после окончания колледжей — в Бэдфул-каунти, город-спутник и город-спальню, как называл его Арри Хьюз. Ник Эрделюак к этому времени сделал имя и стал художником, картины которого все больше входили в моду и все охотнее раскупались. Его подруга Николь, еще в школе за свою хрупкость и малый рост получившая прозвище Кроха, была автором известной монографии «От Моне до Тулуз-Лотрека». Рядом с Ником она прошла весь его трудный путь, и, хотя брак их не был зарегистрирован, сам союз был прочен.

Третий в их компании — уже неоднократно упоминавшийся журналист Арри Хьюз, сделавший в свое время карьеру на теме борьбы с наркотиками. Он руководил корпунктом в местном отделении газеты «Дейли экспресс», сам как репортер был зубаст и порой нахален, но при этом настолько все же корректен и профессионально точен, что, на взгляд Мари, перспектива его роста была блестящей. Ибо в любом печатном издании, не желающем потерять подписчиков, из всех видов кредита ему как бы заранее открывался главный — кредит доверия.

Подлинным любимцем этого небольшого клуба безусловно считался Арбо, одаренный поэт, но в миру — бездельник, обжора, мот, мягкость характера и явно затянувшаяся инфантильность восприятия жизни которого принимались друзьями как нечто, заслуживающее, когда надо, понимания и поддержки, а когда надо — чуть ли даже не самого обычного отцовского подзатыльника. Он был тучен от природы, в делах доверчив, но, главное, никогда не впадал в отчаяние.

Как это бывает, кружок их составился постепенно — из каких-то случайных пересечений, встреч и, конечно, самого обычного человеческого интереса друг к другу, уходящего корнями в детство.

Старше остальных почти на двенадцать лет в их компании был доктор — тридцатишестилетний психиатр Джонатан М. Хестер, как значилось на его визитной карточке. Он попал в их клуб благодаря какому-то весьма стремительному и по-своему очень цепкому знакомству с Эрделюаком, мастерство которого доктор сумел оценить мгновенно. Время от времени, не скупясь, не торгуясь, он приобретал у Ника его работы, говоря при этом со всей серьезностью, что привык помещать капитал надежно, с хорошим процентом прибыли. Ника это ничуть не смущало, поскольку лишь он сам каждый раз решал, что он намеревается продавать, а что нет.

Наконец, последней участницей этого дружеского сообщества оказалась Вера, миловидная, почему-то очень всегда печальная девушка, двадцати двух лет, лишь недавно представленная доктором Хестером — вначале как его невеста, а затем уже и как миссис Хестер.

Едва ли будет ошибкой сказать, что все они, за исключением, может быть, доктора, были людьми среднего достатка и принадлежали к той части общества, из которой, пожалуй, чаще всего «выбиваются в люди» благодаря блестящему образованию и хорошим природным данным. Если бы пришлось говорить о какой-то их элитарности, то это была элитарность людей, объединившихся исключительно на основе духовной общности. В этом смысле каждый из них вносил в дружеское общение нечто свое, никому не свойственное. Это прежде всего и ценилось, хотя в спорах они далеко не всегда щадили друг друга. Всякое аргументированное несогласие допускалось, более того — поощрялось, что придавало их общению тот самый оттенок подлинности, который, как правило, неподделен, неповторим, а потому бесценен.