Снайпера вызывали?

Осталась еще уйма времени!

Что же я буду делать в эти длинные тягучие полчаса? Я закрыла глаза, думая, что просижу так минуту, и открыла их через двадцать секунд, судя по часам, висевшим над входом в изолятор.

Да как же это так! — возмутилась я. — Когда мы играем в догонялки или в секреты, то час, а то и полтора пролетает незаметно! Почему же сейчас время идет по-другому? Или дело тут не во времени, а во мне?

Наверное, это был самый главный вопрос, который я задала себе в детстве. Может быть, именно он и предопределил всю мою жизнь…

«Значит, я могу по-разному воспринимать время, — сосредоточенно думала я. — А может быть, не только время? Может быть, и папу, и маму, и друзей? И школу? И саму себя? Вот сейчас, например, я себя очень хорошо воспринимаю. А иногда — так разыграюсь, что как будто меня и нет. Что же все это означает?»

Все остальное время я провела в размышлениях. Собственно говоря, стоило бы назвать это медитацией, хотя это слово по отношению к десятилетнему ребенку звучит несколько выспренно. И тем не менее это так.

Я словно бы потерялась в крохотной палате изолятора, была одновременно и здесь, и снаружи, везде и нигде, удалялась на сто веков назад и улетала в неопределенное будущее.

Никаких конкретных картинок при этом я не видела, но ощущение вечности пронзило меня тогда с ног до головы. Я начала что-то очень важное понимать, хотя спроси меня тогда кто-нибудь: что же тебе открылось? — я лишь развела бы руками…

В изолятор ворвалась испуганная пионервожатая — она, оказывается, позабыла обо мне и увела детей в лес. Я просидела в одиночном заключении не сорок минут, а целых три с половиной часа.

Как ни странно, я была даже благодарна своей тюремщице за то, что из-за ее прихоти я получила такой невероятный мистический опыт.

…Это ощущение снова пришло ко мне в разведгруппе «Сигма», когда мне пришлось четыре часа простоять по колено в воде с винтовкой наперевес в ожидании тарелки, которую мне должны были бросить из кустарника. Точное время броска не указывалось и само собой предполагалось, что курсантки будут ждать столько, сколько потребуется. Это упражнение воспитывало одновременно и терпение, и умение сконцентрироваться в нужный момент.

Да что я говорю, какое там «в момент»! В одну тысячную долю момента!

Комары, мухи, слепни, лягушки, мальки, пауки, мокрицы, даже проползавшая неподалеку змея к исходу второго часа были уже не в счет. Тело зверски чесалось, в глазах постепенно набирали обороты красные круги — немилосердно пекло солнце.

Но потом весь дискомфорт куда-то испарился. Я просто стояла в воде и была готова выстрелить, когда полетит тарелка. Мне вдруг стало очень хорошо — как-то по-особому пусто и спокойно.

И, когда мимо меня просвистела тарелка, я успела выстрелить и с искренним наслаждением смотрела, как падают в воду раздробленные осколки.

Зачет был сдан.

* * *

— Не заскучали тут? — раздался сиплый голос Рифмача вслед за скрипом открывающейся двери. — Вы уж не обессудьте, Женя, дела, знаете ли!

— Что-то случилось, Роберт Иванович? — осведомилась я спокойным голосом.

— Пока нет, — откликнулся Фомичев. — Но скоро, думаю, случится.

Вслед за хозяином вошел Петро и, аккуратно захлопнув дверь, остановился у входа, сложив свои кулачищи на животе. Рифмач оценивающе посмотрел на меня, вздохнул и глухо добавил:

— С вами случится, Евгения Максимовна. Именно с вами. Если…

Я вскочила с кресла. Поскольку в этой ситуации мне полагалось быть испуганной, я выпучила глаза и, задыхаясь, затараторила:

— Роберт Иванович! Мы все обговорили с Кентом. Мы составили приблизительную калькуляцию! Если она вам кажется чересчур велика, что ж, ведь все можно поправить, я вам обещаю!

— Во-от, — поднял палец Фомичев. — Все можно исправить, говорите? Это звучит разумно. Да только вот время у нас поджимает…

— Время? — продолжала я лепетать. — О, я совсем не тороплюсь, Роберт Иванович! Если хотите, я могу хоть всю ночь…

Фомичев сморщился.

— Ну ты, девка, даешь! — процедил он. — Зачем в Зою Космодемьянскую-то играть?

— П-простите?..

Вместо ответа Фомичев схватил меня за локоть и грубо бросил в кресло.

— Сука! — заорал или, вернее сказать, очень громко просипел Рифмач. — Тебя кто послал? Кто этот козел в погонах? Я же там всех в кулаке держу! Они что, сговорились, падлы, по своим кабинетам? Кто решил со мной в бирюльки играть?

— Я же вам сказала, Роберт Иванович, меня Андрей Васильевич к вам направил, — еле слышно пробормотала я. — При чем тут погоны?.. Если вы про военнообязанность, то я курсы медсестер…

— Ты в два счета расколешься у меня, сука ментовская! Если б не спешка… Ну, Петро, что делать будем? И с ней и вообще?

«Бык», казалось, был взволнован куда меньше, чем его хозяин. Очевидно, сказывалась привычка к экстремальным ситуациям.

— Ну с ней все понятно, — необычайно приятным басом отозвался Петро. — Ее опросить и в расход. А вот с остальным время действительно поджимает. У нас же тут на складе героина полторы тонны. Если что случится, нам таиландцы башку оторвут.

— В общем, так, — решительно произнес Фомичев. — Через минуту — другую приедет этот… ну ты понял. Пропустить без задержки, он нам сейчас очень пригодится. Я сейчас начну эвакуацию, а ты по-свойски разбирайся с этой сучкой. Даю тебе на все про все полчаса. Время пошло, Петро, начинай действовать. Делай с ней что хочешь, но я должен знать имя этой гниды.

— Понял, шеф, — бросил Петро вслед уходящему Фомичеву и подскочил ко мне.

Вынув из кармана скотч, Петро быстро прижал мои руки к подлокотникам и, несколько раз обмотав их лентой, прилепил меня к креслу.

Я чувствовала себя, как муха на липкой сладкой ленте, которые развешивали раньше в магазинах, но решила, что пока можно и покориться.

— Ну что, допрыгалась?

Петро наклонил ко мне свое квадратное лицо и обнажил зубы в улыбке.

— Лучше тебе начать говорить, — нежно произнес он, сунув руку в карман.

Оттуда он, однако, ничего не вынул. Наверное, просто погладил себя — вероятно, вид связанной женщины его возбуждал.

Прекрасно, если это так. Надо этим непременно воспользоваться, тем более что для меня это не составит большого труда.