Снежная Королева

Мы сели в автомобиль, и я склонила голову ему на плечо, стараясь сильно не мешать.

— О чем думаешь, малышка? — тихо спросил Глеб, поворачиваясь ко мне и обеспокоенно заглядывая в лицо. Я качнула головой и прикрыла глаза. Допытываться о причине перемены моего настроения Глеб не стал, только легонько чмокнул в макушку. А я все думала о том, что пока мы целовались, едва не доведя все до логического конца, я ни разу не «видела» Глеба. И сейчас я была уверена, что это мой мужчина. Тот самый, единственный. Как мама не могла «читать» папу, так и я не видела будущее Глеба. Наверное, нам, проклятым женщинам, дарован судьбой тот, с кем мы можем спокойно держаться за руки, не испытывая боли и страха, кто станет нашей опорой и стеной в будущем. А я еще удивлялась, почему не могу считывать своего папу, то есть Михаила. Теперь я знала, что он тоже любил мою маму, и он не только принял чужого ребенка, но и полюбил, как своего. Я почему-то была уверена, что предложи похожий вариант Михаил, Эйрене тоже доверилась бы ему. Он тоже мог сделать маму счастливой.

— О своих родителях, — тихо ответила я, замечая, как тень набегает на его лицо, и оно застыло, будто маска. — Я расскажу тебе о них, если хочешь. Все расскажу, — мой голос затих, а я испугалась, потому что….

Я готова рассказать ему все о себе, своей жизни, но нужно ли ему это? Но я решила, что расскажу ему правду, как бы он не отреагировал на это. Я доверяла этому мужчине, хоть и знакомы мы были всего ничего. И буду верить, что он поймет меня, как однажды сделал мой отец. Выслушал Эйрене и поклялся защищать ее всю жизнь. И я очень надеюсь, что не ошиблась в Глебе.

Глеб провел пальцами по дугам моих бровей, задумчиво очерчивая их контур, мягко коснулся носа, а потом наклонился и чмокнул в его кончик.

— Очень хочу, Даша, — прошептал он, заглядывая мне в глаза, а я снова тонула в загадочном блеске его глаз. — Спасибо…

Я снова улыбнулась, отворачиваясь от окна, за которым розовело небо. Чернильно-синее небо и розовеющий край горизонта — невероятное зрелище. Я заворожено смотрела, как снова густеет мгла за окном, и наступает самый темный час суток — час до рассвета. За окном смолкли цикады, ветер не шевелил листву, даже воздух, казалось, застыл.

Я переступила с ноги на ногу, ежась то ли от холода, то ли от давящей тишины. Увиденный сон и раннее пробуждение заставили меня нарушить негласный закон этого дома. Я осторожно выскользнула в коридор и пошла в сторону второй спальни. Потоптавшись в нерешительности под дверью, я осторожно толкнула ее, проходя внутрь. Я уже была тут один раз с разрешения папы, а сейчас мне нужно было снова посмотреть то видео, записанное много лет назад им. Вернее, его другом — Вадимом Аксёновым. Я все-таки хотела разобраться, что произошло много лет назад, что-то не давало покоя мне в этой записи. Какая-то нестыковка. Конечно, было бы лучше спросить обо всем отца, но я не была уверена, что он не начнет уходить от темы, а еще скрывать подробности произошедшего. В прошлый раз мы оба были на эмоциях, поэтому я так и не узнала всей правды о своем рождении. А еще была слишком растеряна, что не смогла вникнуть в суть самой записи. В ней мой отец прощался со мной, и я никак не могла понять почему? Почему он не стал бороться за свою жизнь? За меня, в конце концов, почему просто сдался и… ушел, оставив на воспитание своему другу. Я немного узнала о родителях из того сна, да и «видела» отношения мамы и дедушки, и все же не понимала причин его поступка.

Я зажгла лампу, что стояла на полке, а верхний свет решила не включать. Хотя прятаться мне не от кого, но почему-то не хотелось, чтобыменя увидели в окне. Порылась среди старых кассет, отыскивая ту самую, которую смотрела в прошлый раз. Немного пришлось повозиться, чтобы найти ее и не отвлечься на другие записи. А тут было, что посмотреть. Странно, что папа не оцифровал все эти записи, ведь сейчас это не проблема. Не хотел, чтобы хоть кто-то видел их?

Я наткнулась взглядом на еще одну кассету с надписью — «Дочке один годик». Подписана она была незнакомым мне почерком. Я решительно вытащила ее из бокса, в котором она хранилась, и вставила в проигрыватель и дождалась начала записи. На экране мелькнула заставка с моей фотографией, а потом замелькали кадры, где я лежала в кроватке или играла с погремушкой. Пухлощекая малышка мало напоминающая меня нынешнюю. Кадр сменился другим, и вот я сижу, сосредоточенно рассматривая плюшевого медведя с огромным розовым бантом. Маленькая я поковыряла пухлой ручкой по плюшевому боку, а потом нажала на пузико игрушки. Медведь тихонько заревел, а затем заиграла тихая мелодия, и зазвучали слова всем известного стишка:

' Мишка косолапый по лесу идет.

Шишки собирает, песенки поет…

Вдруг упала шишка прямо мишке в лоб.

Оступился мишка и об землю — хлоп!…'

Песенка резко оборвалась, а личико малышки немного насупилось, а потом она разразилась громким воплем. Камера слегка дрогнула, а затем послышался нежный голос, услышав который я замерла перед экраном, а малышка сразу успокоилась. Камера выхватила изможденное лицо беловолосой женщины с почти прозрачной кожей и голубыми глазами.

— Мама… — прошептала я, неосознанно потянувшись рукой к ее лицу.

Сквозь пелену слез я жадно рассматривала ту, которую никогда не видела вживую, но часто — в своем сне. Несмотря на измученный вид, она была очень красивой. Тонкие черты лица, так похожие на те, что я вижу в зеркале по утрам, слегка вздернутый носик, широкие, красиво очерченные дуги бровей, но не черные, как у меня, а золотистые. Значит, когда-то мама была золотистой блондинкой, а я больше похожа на папу. Она со счастливой улыбкой утешала дочь, а дальше камера выхватила того, кто подошел и обнял ее и малышку. Еще один участник съемки, которого сразу не заметила я. Вадим Аксёнов — мой настоящий папа. Оказалось, что он сидел в кресле, чуть дальше, чтобы не попадать в кадр. Но почему? Не хотел, чтобы хоть кто-нибудь узнал его? Или давал возможность матери и ребенку побыть эти незабываемые минуты вместе? Мама… папа… что же вы все-таки скрывали и скрываете до сих пор от меня?

Я остановила кадр, рассматривая эту семейную идиллию. Нет, теперь я уверена, что мама очень любила отца, что бы она ни говорила ему в том сне. Ведь она знала, знала, что не проживет и года после моего рождения, но она держалась до последнего, и мой первый год они… мы отмечали все вместе. Я снова начала рассматривать пару, стараясь найти хоть какую-нибудь зацепку, но безуспешно. Обычное семейное видео, единственным отличием которого было то, что из семьи осталась только я.

Я осторожно извлекла кассету, снова вставила ее в бокс, и аккуратно вернула ее на место. Странно, что папа мне никогда не показывал ее, хотя я ведь даже о существовании всей этой коллекции, как и картин, узнала совершенно случайно и недавно. Значит, папа намеренно не хотел показывать мне ее.

— И это он еще спрашивает, в кого я влюблена, — обиженно пробубнила в темноту, сменяя кассеты, — а, вот, и не скажу тебе, папочка, помучаешься…

Я нажала на кнопку воспроизведения, и снова замерла.

Потому что это была не та кассета, что я смотрела в прошлый раз. Несколько минут я с ужасом смотрела, как несколько мужчин в черных спортивных костюмах и балаклавами на лицах, или как это правильно называется, методично избивали привязанного к непонятно откуда взявшемуся столбу мужчину. Лишь по темной шевелюре я смогла догадаться, что это мой настоящий отец. Затем перед камерой появился другой мужчина и сел на стул, напротив камеры, загораживая место избиения. Он также был в маске, но она не скрывала его глаз. Я мгновенно похолодела, узнав этот взгляд. Пусть я видела их всего один раз и в своем сне, но забыть эти прозрачно-голубые глаза я не смогу никогда. Это ему Арина рассказывала о предательстве Влада. Именно он отдал приказ убить Арину, и этот взгляд….

Я всегда удивлялась высказыванию — «мертвые глаза» или «мертвый взгляд». Почему-то мне всегда представлялся тускнеющий взор мертвецов, нет, мне не доводилось видеть это воочию, но…. Это все равно не то. У этого человека в глазах застыла смерть. Ее он нес всему живому. Бездонные, пустые, безжизненные. От его взора холод пробирал до костей, а сердце, казалось, начинало замедлять свой стук. И это… страшно. Он смотрел в камеру, но мне казалось, что он видит меня, а не того, кому отправлял эту запись. Затем раздался его голос. Равнодушный, безжалостный, он говорил, заставляя цепенеть от ужаса.

— Я отправил похожую запись не только тебе, Эйрене, но и твоему отцу, — мужчина говорил спокойно, тщательно выверяя паузы в разговоре, чтобы собеседник, наверняка, проникся. Это мне напомнило вдруг то, как папа иногда разговаривал с теми, кем недоволен. Он никогда не показывал свой гнев или недовольство, но человек, все равно, проникался и впечатлялся его тоном. Даже со мной, бывало, срабатывало похожее, но ненадолго. Раньше я думала, что это потому, что папа когда-то привлекался в качестве переводчика на переговорах. Это было давно, но мне в детстве он часто рассказывал о тех временах. А я его жалела в душе, мне казалось, что ему трудно было отказаться от такой престижной работы ради меня. Но он только улыбался, проводя рукой по моим белым волосам.