Снежная Королева

Оставаться в доме с потенциальным преступником, пусть и мертвым, я не хотела, поэтому рванула из дома, отмечая уже на ходу, что окно на первом этаже открыто. Вот, растяпа! Вот и ответ, как он попал в дом. Не зная, что делать, я решила переждать в конюшне и хорошенько обдумать случившееся. Поверят ли мне, ведь я первая на него напала, да еще и знатно приложила головой об косяк. Что ж такое?! Будто, кто-то сглазил меня, сплошные неприятности в последнее время. Неужели, Боженька меня наказывает за то, что сунула нос в папино прошлое?

Добежала до строения, где находилась конюшня, и юркнула в ворота, стараясь не шуметь. Рабочие придут только утром, поэтому пока я тут в безопасности. Я осторожным шагом прокралась к стойлу, где находился Лютый, который, к моему удивлению, беспокойно топтался на месте. Стоило мне войти, как он тихонько заржал, привлекая к себе внимание, будто пытался успокоить.

— Лютик, миленький, что мне делать? — я подошла к нему и обняла за шею, а из глаз хлынули слезы, смывая страх и растерянность.

Конь всхрапнул, толкая мордой меня к выходу.

— Что? Что ты хочешь? — не поняла я, но он настойчиво выталкивал меня из стойла, мотая головой. — Прогоняешь? — обиделась я, но Лютый не переставал, да еще и принялся переставлять копытами, проявляя нетерпение. — На прогулку, что ли? Но…

Договорить мне не дали, несильно прикусив кожу на голом плече. Я ойкнула, а потом быстро накинула уздечку. Седлать его времени не было, поэтому я потянула коня на выход, наконец, сообразив, что от меня требуется. Друг предлагал мне немедленно сбежать, но куда? Если только доехать до соседней деревни, где жил участковый. А что? Идея, хоть и не слишком удачная. Раз позвонить ему я не могу, так хоть доеду и на месте все расскажу. И подготовлю речь заодно, чтобы оправдаться.

Вскочила на коня, чтобы направить его в сторону дороги, но Лютый резко сорвался с места, что я с трудом удержалась на нем, вцепившись пальцами в гриву. А потом с удивлением поняла, что судорожно сжимаю свой сотовый телефон.

* * *

Глеб.

Боль.

Сильная, выматывающая, она, казалось, плавила даже кости. Током проходила по позвоночнику, отзываясь в каждой клеточке его тела. Заставляла упрямо сжимать зубы, стискивать в руках покрывало, чтобы ни один стон не сорвался с губ. Он считал бы это своим позором, проигрышем этой боли. Потому что знал, что первое, что он произнесет — Даша.

Это имя его боли — Даша.

Он знал, что может прекратить свои мучения всего одной фразой, просто рассказав ей правду. О ней, о себе, об их общем проклятии и цене за него.

Не мог. Не хотел. Боялся…. Боялся увидеть в ее глазах… обреченность. Ненависть к нему.

Даша. Его солнышко. Снежинка. Хрупкая, колючая девочка с красивой улыбкой. Появление девушки в его жизни, когда она без хитрости, без притворства и кокетства восхищалась им, его особенностью, глазами, озарило череду мрачных дней, что последовали за рассказом отца о его «долге». Она подарила ему надежду на счастье и любовь. Пусть короткое, но вместе. До конца. Он не верил, что она не сможет его полюбить. Он знал, что так было у матери и бабушки Даши, а еще у других ее предшественниц. Но Даша совсем не походит на них — ледяных красавиц, равнодушных и одиноких. Именно такими описывали этих женщин его предки. А еще он сделает то, на что не решился ни один из Вестников. Он никогда не расскажет той, которая пробралась в его сердце, что…. Просто не сможет. Но сделает все, чтобы она была счастлива с ним. Она станет его! женой. И только его.

И боль отступила мгновенно, словно ждала этого решения, и позволила забыться тревожным сном. И пусть они приходят снова — эти люди, что страдали, мучились и любили. Но это было давно, много лет назад. И свой выбор они делали сами.

— Здравствуйте, господин Хансен, — Дагрун вздрогнул и обернулся на тоненький детский голосок. И как он умудрился его услышать, когда орудовал молотом на своей кузне?

У входа стоял щупленький мальчик лет восьми, сжимающий в руках шапку. Снежинки медленно оседали в его светлых волосах, а красный нос выдавал, что мальчишка давно вышел из дома и сильно замерз. Осень в этом году была на редкость холодная, впрочем, как и последние годы. Казалось, что с уходом Варны из этих мест, ушло и тепло. Даже вишневые сады Ольсенов замерзли через пару лет после смерти ведьмы.

Дагрун отложил молот и подошел к мальчику. Тот стоял, опустив голову и не решаясь поднять взгляд на широкоплечего мужчину с косматой гривой за спиной, которая на конце была перевязана кожаным шнурком. Дагрун снял толстые кожаные рукавицы, что защищали его руки от жара и капель расплавленного металла, а потом присел перед ним на корточки, оказываясь лицом к лицу.

— Здорово! А ты чей будешь? — мужчина не умел улыбаться, но старался не напугать мальчика ни голосом, ни суровым видом. Совсем он отвык от детей — сын давно вырос.

— Так… это… Унни меня зовут, — мальчишка шмыгнул красным носом и вытер его рукавом длинной рубахи. — Меня… это… мамка послала, сказала, чтобы шел к вам. Я покуда из лесу вышел — уже вечер. Пришлось, вот, ночевать на опушке, чтоб с утречка к вам. И… вот….

Он вытащил несколько пухлых пачек из-за пазухи,которые крепко были перевязаны широкой атласной лентой. Дагрун покачнулся, старательно не сводя взгляда с темно-изумрудной ленты, края которой были расшиты золотой канителью.

«Вот, это тебе. Теперь ты станешь первой красавицей у меня…» — на вытянутых руках он держал несколько широких лент для волос, которые купил неделю назад на ярмарке.

«Убери! Оставь меня в покое! То, что ты силой женился на мне, вытребовав у моей матери согласие на брак, ничего не меняет. Я не буду твоей женой, Дагрун Хансен!»

Рыжеволосая девушка, отвернувшись, смотрит в окно, а он, как идиот, держит в руках длинные зеленые змеи лент. Он мечтал, что сделает ее немного счастливее, скрасит ее вынужденное одиночество, на которое она себя обрекла. Но все напрасно. Дагрун сжимает и разжимает кулаки, пытаясь погасить огонь ярости внутри себя, он хотел разорвать эти ленты на клочки, но разве это что-то решит? Только швырнул их на пол и вышел, громко хлопнув дверью.

Мужчина очнулся от воспоминаний, когда его ладони коснулись бумаги и шелк лент. Он смотрел на них, не понимая, откуда этот мальчик взял эти ленты, подаренные много лет назад любимой женщине. Рыжеволосой ведьмочке Йоханне. Он встал, с трудом заставив себя сдвинуться с места, завел ребенка и усадил недалеко от печки, чтобы тот согрелся. Молча подал ему краюху хлеба и налил в глиняную кружку молока. Унни с жадностью накинулся на еду, а Дагрун придвинул стул и сел рядом.

— Ты сказал… что тебя отослала ко мне мама, — хрипло проговорил он, пока мальчишка быстро жевал еду, — а кто у тебя мама?

— Так… безумная Ханна, ее кличут, — покраснев и опустив взгляд, проговорил мальчик. Дагрун с силой сжал бумаги в руках, — мы в лесу живем. Не любят нас в городе. Вот, возьмите, — мальчика поставил кружку на стол, а потом вынул из кармана грязных штанов, тряпицу, в которую было что-то завернуто, — это она сказала отдать вам.

Дагрун дрожащими руками принял из его рук и развернул тряпицу, а в ладони скатился серебряный амулет с изображением Агисхьяльма. Он сверкнул серебром рун в свете горящего в горне огня, а под ним обнаружился тонкий ободок колечка, которое он, пусть и насильно, но надел на палец своенравной ведьмочки.