Снежное чудо

Над дальними курганами, сбиваясь в стаи, кружили грачи. Гусь смотрел на них с тоской и спрашивал у Петуха:

Чего это они ватажатся?

В отлет собираются. Осенью все птицы улетают на юг.

А мы как лее? Мы ведь тоже птицы.

Птицы, но только домашние. Нам в небе делать нечего. Нам и в сарае хорошо, — ответил Петух и побежал за курицей.

А Гусь смотрел, как кружат грачи, и думал: «Здесь что- то не то...» Ночью он не пошел в сарай спать. Сидел посреди двора и тихо постанывал.

И вдруг он услышал плеск крыльев. Поднял голову. Высоко среди звезд летела стая диких гусей. Освещенные луной, они четко вырисовывались на черном небе. И чтобы не затеряться среди звезд, перекликались между собой:

Ка-га! Ка-га!

Они были уже за селом, когда Гусь вдруг сорвался с места и побежал по улице, шлепая широкими лапами по мягкой прохладной пыли. Он бежал и кричал:

Я тоже хочу в небо! Я тоже хочу к звездам! Я тоже хочу летать!

Только сейчас, увидев стаю диких гусей над спящей деревней, он понял, что все эти дни тосковал о небе, о дальних дорогах.

Тяжелый, неуклюжий, разбросив крылья в стороны, бежал он по пыльной ночной улице и кричал:

— Возьмите и меня с собой, братцы! Я тоже птица! У меня тоже есть крылья!..

Он подпрыгивал, пробовал лететь. Падал и снова подпрыгивал. А дикие гуси улетали все дальше и дальше.

КАТАЛСЯ НА РЕЧКЕ ВЕТЕР

лучилось как-то Ветру пробегать мимо нашей деревни.

' Слышит — шумят ребятишки на речке. А берега у речки крутые, тальником заросли, не видно, чего это они там, а узнать хочется. Свернул Ветер к речке, хоть и нечего ему гам было делать, а все равно свернул — любопытно все-таки поглядеть, что это детвора на речке кричит и хохочет.

Прибегает, спрашивает:

Что это вы тут поделываете?

Смотрит, а на речке — лед: чистый, прозрачный, от берега до берега и во всю длину. Катаются по нему ребятишки. Кто на коньках, кто просто на ботинках. Колька Грек только что вон где был, а теперь ишь куда уже укатил. Хохочет :

Хо-хо-хо!

И речка ему таким же хохотом отзывается.

Обрадовался Ветер нечаянной встрече. Захотелось и ему прокатиться. Спрыгнул он с обрыва на лед и покатился по нему. Ждал — закричат сейчас ребятишки: «Ветер с нами! И Ветер катается».

Но никто о нем не сказал ничего. Не понравилось это Ветру. Ванька Мартышкин покатился, шлепнулся, так о нем сейчас же по всей речке пронеслось:

Ванька упал!.. Ха-ха-ха!..

А ведь он, Ветер, тоже только что растянулся на льду, и никто над ним не посмеялся, никто ничего не сказал. Будто и нет его вовсе.

И подпрыгнул тут, прошуршал Ветер:

Ну конечно, я же для них в самом деле что есть, что нет. Меня же не видно...

И вздохнул:

Эх, снежку бы теперь. Покатился бы я по льду, задымил бы он за мной белым дымком, и увидели бы все: вот он я — катаюсь вместе со всеми.

Поднялся Ветер в небо, облетел округу, отыскал над Ивановкой тучку, привел ее к нашему селу. Правда, снега в ней мало было. Да зачем его мкого-то? Немножко есть и ладно.

Натряс Ветер снежку из тучи на лед и спустился опять к ребятишкам. А они еще больше разозоровались. Щеки у всех красные и глаза веселые.

«Шуму-то, балованья-то сколько! — обрадовался Ветер.— Вот и я сейчас поиграю с ними. Больно уж я поозоровать люблю».

Разбежался он, покатился по льду, оглянулся — дымит за ним снежок дымком белым. Это хорошо, теперь его видно.

И еще быстрее покатился Ветер. И слышит, кричит кто- то из ребят:

Смотрите, поземка с нами катается!

И понеслась по речке разноголосица:

Поземка катается! Ура поземке!..

Ну вот, — вздохнул Ветер, — катаюсь я, а они думают — поземка. Плохо быть невидимкой.

Досада его тут взяла. Сперва он даже хотел было обидеться и убежать в степь, но потом решил:

Останусь здесь. Пусть они считают, что это поземка. По я-то точно знаю, что катаюсь-то я, Ветер, а поземка, она так просто, со мной бегает. Следы мои снежком припудривает.

И остался с ребятишками на речке. И до позднего катался по льду с ними, хоть они его и не видели.

РАЗДОБЫЛ ЗАЯЦ МАГНИТОФОН

Раздобыл Заяц магнитофон, прибегает к Медведю:

— Порычи, Михайло ' Иваныч.

— Это зачем еще?

— Да ты уж порычи, пожалуйста, долго тебе, что ли. Ты же привык на всех рычать-то.

— Ну это когда в дело, а так, без дела, зачем же я на тебя рычать буду?

— Да ты уж порычи, Михайло Иваныч, пожалуйста. Ну... ну за будущую мою провинность, авансом, вперед порычи на меня.

Порычал Медведь:

— Р-р-р.

— Ой, — скривил Заяц раздвоенную губку и заморщился, — ну ты и порычал. Мне и то не страшно. Вот стою я перед тобой, и у меня далее коленки не подрагивают. А ты так рыкни, чтобы мне сразу вон где быть захотелось.

И рявкнул Медведь в сердцах во всю пасть свою:

— РРРР!

Так и заходили у Зайца уши на голове. Поймал он медвежий рык на магнитофонную ленту, сказал:

— Ух, вот это ты рявкнул, Михайло Иваныч, попроси тебя второй раз — не сумеешь. До дрожи! Спасибо, не погордился, от души рявкнул. А теперь скажи: «Ты зачем сюда идешь? Проходи мимо».

Да зачем тебе это?

Да уж надо, раз прошу. Ты уж скажи, Михайло Иваныч, долго тебе, что ли?

Да чего это я на весь лес орать-то буду, ворон пугать?

Ну, пожалуйста, Михайло Иваныч. Ведь и сказать-то нужно совсем немножко.

Сказал Медведь:

Ты зачем сюда идешь? Проходи мимо.

Ой, — скривил Заяц раздвоенную губку и заморщился. — Ну и сказал, я и то не дрогнул. А ты так скажи, чтобы от одного твоего голоса в кусты бежать захотелось, чтобы ясно стало, что сюда идти незачем, что нужно идти мимо.

И рявкнул Медведь во всю свою грудь медвежью:

Ты зачем сюда идешь? Пр-р-роходи мимо!

Аж желуди с дуба посыпались.

Поймал Заяц медвежий рык на магнитофонную ленту, похвалил:

Ух, Михайло Иваныч, вот это ты рявкнул сейчас. Дня три твой голос в ушах стоять будет, во сне даже присниться может... А теперь скажи: «Это мой Заяц. Никогда не смей его трогать».