Снова в школу

— Да… да… да…

И я разбиваюсь, разбиваюсь на тысячу осколков удовольствия. И когда я становлюсь бескостной — возможно, мертвой, — Гарретт целует мою лобковую кость и скользит вверх по моему телу, самодовольно ухмыляясь.

— Так я и думал.

~ ~ ~

После этого… все становится диким. Мы используем еще три презерватива, прежде чем ночь заканчивается.

И Гарретт был прав — сейчас у нас это получается лучше.

Я езжу на нем со смелостью, которой не обладала, когда мы были молоды. Я двигаю бедрами и царапаю ногтями его спину, заставляя его умолять, стонать от удовольствия.

Он ставит меня на четвереньки и толкается сзади — грубее, чем когда-либо осмеливался, когда мы были подростками. Он тянет меня за бедра, запускает руку в мои волосы и шепчет темные, грязные обещания и слова.

Последний раз — медленно и неторопливо. Грудь к груди, сплетаясь, мы погружаемся друг в друга, сливаемся и теряемся в глазах друг друга. После этого Гарретт обнимает меня в нежной безопасности своих объятий, зарывается лицом в мои волосы, и мы проваливаемся насытившиеся и измученные в сон.

~ ~ ~

Я открываю глаза на звук вдоха и выдоха — легкое урчание — дыхание, которое мне не принадлежит. Это не храп твоего дедушки, сдувающего крышу с дома, скорее приятное раскатистое эхо.

Ха — взрослый Гарретт храпит. Это что-то новенькое.

Мне это нравится. Мужественно, но в то же время мило.

Он лежит на спине, а я прижимаюсь к нему, моя голова у него на груди, его рука у меня за спиной.

И мы не одни.

На другой его руке, уткнувшись носом в изгиб шеи Гарретта… Снупи, его глаза закрыты в мирной, щенячьей дремоте. Солнечный свет льется в окно, и я на секунду оглядываю спальню — прошлой ночью меня не особо интересовал декор. Это хорошая комната. Как и остальная часть дома она напоминает мне Гарретта — аккуратная, простая, в холостяцких синих и бежевых тонах.

Я также наслаждаюсь возможностью посмотреть на Гарретта, пока он спит. Его сильная челюсть, расслабленный лоб, такой красивый — Греческий бог с грязным ртом. Мои глаза опускаются на темные волосы, покрывающие его грудь, и след ниже пупка, уходящий под простыню — грубый и убийственно мужской. Мне это очень нравится.

Я слегка пододвигаюсь, мягко потягиваясь, не потревожив других обитателей кровати. У меня все болит — руки, бедра, слегка ноет между ног — мои мышцы переутомились от такого тщательного использования. И я не могу перестать ухмыляться.

Но если бы мои ученики не следили за мной на Facebook, я бы определенно изменила свой статус отношений на "все сложно".

Это чертовски сложно.

На протяжении многих лет, когда я представляла, что снова столкнусь с Гарреттом — потому что все воображают, что столкнутся со своим бывшим, — я всегда думала, что он будет женат. На супермодели, с детьми — полудюжиной мальчиков, на пути к созданию собственной футбольной команды. И этот образ всегда сопровождался огромной порцией душевной боли. Он был настоящей находкой. Я знала это. Он был слишком потрясающим, чтобы его не подхватила какая-нибудь счастливая, недостойная сучка.

Я решила, что он будет под запретом. Больше не мой.

Но вот мы здесь.

Это не было частью плана — не то, что я думала, произойдет, когда я вернулась домой несколько недель назад. Но я не сожалею об этом — ни капельки.

Мне просто нужно придумать, что делать. Как это будет работать, когда я вернусь в Сан-Диего.

Если это сработает.

Или, может быть… может быть, я бегу впереди своих сисек.

Я снова оглядываю комнату — комната холостяка, насквозь, и не случайно.

Гарретт вообще хочет, чтобы это сработало?

Конечно, мы разговаривали, переписывались, зажимались, в надежде потрахаться как кролики в пыльной кладовке… но мы не говорили о будущем. О том, что произойдет, когда я вернусь в свою настоящую жизнь… а он останется здесь.

Может быть, для него это просто удобная связь?

Временная, как курортный роман — такая, которая была забавной, но забывается, как только вы покидаете остров.

Господи, у меня сейчас свое собственное "Morning-After" с Опрой.

До вчерашнего вечера было легко не думать об этом. Было легко, кокетливо — просто продолжить знакомство с Гарреттом снова. Но здесь, сейчас, лежа рядом с ним, между нами не было ничего, кроме теплых простыней… Дерьмо только что стало реальным.

Мне больно, когда я смотрю на него. Мне так хочется остаться, так хочется, чтобы он последовал за мной… Так хочется сохранить то, что было между нами еще долго после окончания учебного года. Но хочет ли он этого тоже? И если он этого хочет… Как это вообще будет выглядеть с Гарреттом в Нью-Джерси и со мной в Калифорнии?

Фу… мне нужен кофе. Слишком много размышлений без кофе.

Я сползаю с кровати и поднимаю с пола футболку Гарретта, но, прежде чем надеть ее… Я чувствую ее запах. Глубоко вдыхаю, практически втягивая ткань в ноздри.

Затем я открываю глаза… и обнаруживаю, что Снупи смотрит на меня. Он наклоняет голову в той собачьей манере, которая говорит: "Девочка, какого черта ты делаешь? "

— Не осуждай меня, — тихо говорю я ему, затем натягиваю футболку через голову.

Снупи спрыгивает с кровати, его маленькие когти стучат по деревянному полу. И Гарретт ерзает, бормоча, закидывая руку за голову, прежде чем снова погрузиться в сон.

Боже… Даже волосы у него подмышками возбуждают.

Я смотрю на Снупи сверху вниз.

— Хорошо, ты прав… У меня есть проблемы. Пошли.

Я поднимаю его, потому что Гарретт сказал, что у него не очень хорошо с ногами и у него проблемы с лестницей, и я несу его вниз на кухню. Я выпустила Снупи через заднюю дверь, оставив ее открытой, прохладный утренний воздух обдувал мои ноги и футболку Гарретта, отчего у меня мурашки побежали по коже. Я наполняю кофеварку из нержавеющей стали водой, гущей и завариваю ее. Проверяю свой телефон, чтобы убедиться, что не пропустила ни одного сообщения или звонка от родителей.

К тому времени, когда Снупи возвращается и я высыпаю ложку сухого собачьего корма в угловую миску с его именем на ней, кофе готов. Я наливаю себе дымящуюся чашку, осторожно дую и смотрю в кухонное окно на золотые, сияющие полосы солнечного света, поднимающиеся над озером, и стаю из пяти гусей в форме V, летящих по утреннему серому небу, гогочущих, как капризные пассажиры в час пик.

И все это время одна мысль проносится у меня в голове, и одно чувство пронзает мое сердце — снова и снова: Было бы так легко привыкнуть к этому.