Снова в школу

Как я могу спросить его об этом? Отказаться от своих детей, и, возможно, от тренерской работы, и от того, что он так любит? То, что делает его тем, кто он есть?

Я не могу.

Я бы никогда. Точно так же, как он не попросит меня остаться в Лейксайде.

Мы застряли.

— Мне нравится, — говорит Гарретт. — Это прекрасный город.

Он поворачивается и подходит, чтобы встать передо мной, нежно убирая волосы с моей щеки.

— С тобой в нем он еще красивее, Кэлли.

Моя кровь превращается в жидкий сахар, и я таю от сладости его слов.

Я делаю вдох и отгоняю любые грустные мысли. Потому что у нас еще есть время. Мы с Гарреттом все еще можем немного дольше притворяться, что у нас может быть все. Что мы можем быть друг у друга и по-прежнему жить в разных концах страны, которую мы любим.

А пока… секс. Мы можем сосредоточиться на сексе. Заниматься любовью и грязным, сказочным трахом.

Секс с Гарреттом делает все лучше.

Я обхватываю пальцем его галстук, притягивая его к себе.

— Ты знаешь, что супер потрясающе в этой квартире?

Его рот растягивается в сексуальной улыбке.

— Что?

— Душ — отличный душ. В частности, пол в душе… На нем очень удобно стоять на коленях.

Я скольжу ладонью к его промежности и глажу его большой, утолщающийся член через мягкие черные брюки. И медленно провожу языком по его шее, облизывая щетину до подбородка так, чтобы у него не оставалось сомнений в том, что я собираюсь с ним сделать.

— Хочешь, я тебе покажу?

— Да, пожалуйста, — практически пищит он. Я никогда не слышала, чтобы Гарретт пищал — он слишком горяч для этого.

Затем он хватает меня, как пещерный человек, и перекидывает через плечо, шлепая меня по заднице, пока несет по коридору в ванную.

Где я представляю ему очень тщательную демонстрацию.

Глава двадцатая Кэлли

Иногда учителям приходится учить свои собственные уроки.

Несмотря на все мои смелые разговоры со студентами о неожиданных сторонах жизни, которые сбивают вас с ног и лишают дыхания, не высказавшаяся часть меня считает, что у нас с Гарреттом сейчас легкая жизнь. Мы снова нашли друг друга, все уладили и готовы, хотим и способны построить совместное будущее.

Между нами все так хорошо — так правильно, так, как должно быть. Подсознательно я чувствую, что наша любовь также сделает все вокруг нас хорошим. Счастливым и легким. Как у пар в сказке… С ними никогда не случается ничего плохого до конца своих дней, как только они становятся счастливыми. Они уезжают в закат, всегда целуясь, всегда улыбаясь, невосприимчивые к любой темноте.

Но жизнь удивляет тебя. Этого никто не ждет, но мы все знаем правила — когда потеря приходит к вашей двери, это всегда душераздирающий сюрприз. Самый трудный урок, который нужно усвоить.

В воскресенье, после того, как мы летим обратно из Сан-Диего, мы с Гарреттом находимся в его доме, и ночь похожа на любую другую — ничем не примечательную, ничем не отличающуюся от десятков, может быть, сотен, которые мы провели вместе за последние восемь месяцев. Мы ужинаем на заднем дворике, любуясь видом на озеро. Мы смотрим ESPN… Ну, Гарретт смотрит его, а я читаю… на диване, положив мои ноги ему на бедра, пока он растирает и массирует мои икры и ступни, просто прикасаясь ко мне, а Снупи свернулся между нами.

Позже я смываю макияж, мы чистим зубы. Я забираюсь в постель в одной из футболок Гарретта, а он приходит совсем без одежды. Мы занимаемся любовью, и это горячо, жестко и красиво одновременно. Мы засыпаем, прижавшись друг к другу — рука Гарретта обнимает меня за талию, его грудь прижимается к моей спине, его подбородок покоится на моей макушке.

И все это прекрасно, в точности так, как и должно быть.

А потом, несколько часов спустя, все идет наперекосяк.

Это начинается со звука, плачущего скулежа, долгого, пронзительного всхлипа, который будит нас обоих, наши глаза открываются и находят глаза друг друга одновременно. Это Снупи. В гостиной, растянувшись на полу. Он тяжело и неестественно дышит и не может встать, ноги его не держат.

О нет… нет… пожалуйста, нет.

Гарретт с трудом сглатывает, в его глазах уже появляется боль, потому что мы оба знаем, что что-то очень не так.

Я положила руку ему на плечо.

— Возьми одеяло. Я узнаю адрес скорой ветеринарной помощи. Ты подержишь его, пока я поведу машину.

Мы надеваем одежду, и Гарретт заворачивает Снупи в голубое флисовое одеяло, успокаивающе шепча ему, пока я еду через два города в круглосуточную клинику для животных. Коллин привозила сюда своих питомцев, как и двое братьев Гарретта, и все они могут сказать много хорошего о персонале и лечении.

И это утешает — знать, что мы не привезем Снупи к какому-нибудь дрянному ветеринару.

Это утешение, которое необходимо Гарретту.

Потому что через час, после УЗИ, обследования и анализа крови, к нам приходит пожилой седовласый врач с добрыми, усталыми глазами, чтобы поговорить с нами. Снупи лежит на смотровом столе, тяжело дышит, но чувствует себя более комфортно после успокоительного, которое дал ему доктор.

Ветеринар объясняет, что у Снупи большая опухоль в желудке.

Гарретт хмурит брови и качает головой.

— Но с ним все было в порядке. Он ел, бегал, все было нормально.

Доктор кивает.

— Иногда, особенно в возрасте Снупи, эти вещи не выглядят проблемой, пока они не станут огромной проблемой.

Я держу Гарретта за руку.

— Значит, мы можем прооперировать его, верно? Чтобы удалить опухоль?

Глаза доктора встречаются с моими, и я знаю, что он собирается сказать, прежде чем он это сделает.

— Мне жаль. Операция невозможна.

Гарретт качает головой.

— Но я заплачу за операцию. Что бы ему ни было нужно, это не…

— Гарретт, — тихо говорит доктор. — Снупи восемнадцать лет. Он не переживет операцию.

— Я не… О чем Вы говорите?

— Я говорю, что понимаю, как это сложно, но считаю, что лучший способ действий — усыпить Снупи. Это самая гуманная вещь. Он не будет страдать, у тебя будет время попрощаться, и он просто ляжет спать. Это будет более мирно, чем позволить ему умереть на операционном столе или терпеть боль из-за опухоли.

Глаза Гарретта щиплет, когда он смотрит на Снупи, качая головой.