Собрание сочинений (Том 2)

Тимка замолк, но, отойдя от печки, опять не выдержал:

– И ребята мне говорили, и шофер директорский.

Мать молча накрыла на стол, принесла из сеней огурцы, банку мясных консервов, еще раз заглянула в печь.

– Ну-ка, открой, - сказала она, протягивая сыну банку.
– Не порежься только. Открывалку возьми в столе.

Потом они ужинали. Вернее, ужинал один Тимка, а мать просто сидела рядом с ним за столом, подперев лицо руками. Сказала, что есть не хочет. Ела, мол, в районе.

– А почему его не домой принесли, письмо-то?
– опять не выдержал Тимка, когда мать налила ему из кринки кружку молока.
– Прямо на работе тебе отдали? Да?

– Да-да, - ответила Мария Матвеевна.
– Только подожди сейчас. Понять надо. Чего-то не так! Путаница какая-то!

Последние слова мать произнесла чуть слышно, Тимка не разобрал. Единственно, что он понял: мать не хочет говорить о письме.

По вечерам мать часто приходила домой уставшей и грустной, но, пожалуй, никогда он не видел ее такой, как сегодня. Даже и о войне не говорила, как всегда. Ни "до войны", ни "в войну".

Чтобы как-то развеселить ее, он попробовал рассказать про лягушек, которых боятся девчонки-старшеклассницы, и даже приврал:

– А сегодня я нарочно им лягушек не отсадил! Пусть сами их достают или мальчишек своих заставят. Вот-то крику будет и смеху! Правда?

– Да-да, - подтвердила Мария Матвеевна.
– Ты бы, Тимок, занялся чем...

"И до чего ж смешные эти люди, взрослые!
– подумал Тимка.
– Все скрытничают чего-то, переживают про себя, а сказать боятся. Вот и мамка молчит. Видно, думает, маленький я совсем, ничего не понимаю. А я-то знаю, что она из-за этого письма переживает. Что же там, интересно, в письме?"

Он пересел к радиоприемнику.

Тимка почему-то любил не столько слушать радио, сколько крутить рычажок, гонять по шкале стрелку и удивляться тому, как эта стрелка попадает в разные города и страны, где говорят и поют на непонятных языках.

Обычно мать оговаривала Тимку, когда он слишком долго крутил приемник, но сейчас она не заметила и этого.

Убрала со стола. Прошлась по комнате. Посмотрела на стену с фотографиями.

Тимка продолжал сидеть у приемника, хотя сегодня это занятие ему вовсе было не по душе. Он крутил рычажок, и дикораздирающая музыка сливалась с какими-то заграничными словами. Звучали псалмы, и вдруг бодрый русский голос говорил об успехах тружеников сельского хозяйства, о происках западногерманских реваншистов и новом запуске очередного спутника земли...

Вдруг мать словно вспомнила о чем-то и сказала:

– Как-то там наш Петя? Хоть приехал бы, навестил.

– А что Петя?
– не понял Тимка.
– Ведь писал в письме, что все хорошо.

– Мал ты еще, сынок, - сказала мать, будто огорчившись.
– Какие у тебя заботы!

Тимка вспомнил, что днем он почти такие же слова сказал маленькому Вовке.

"Вот и мамка считает меня маленьким, - подумал он.
– А разве маленький я?"

8

...И вот сообщаю вам грустную весть. Муж ваш И. К. Февралев

погиб в боях за город Прагу - столицу Чехословакии. Похоронили мы

его в братской могиле наспех, даже прибрать все, как следует, не

могли. В Судетах еще немцы орудовали. И убитых было много, раз шли у

нас сильные бои.

Но вы, уважаемая М. М. Февралева (извините, что обращаюсь к вам

по инициалам, а не полностью!), вправе гордиться своим мужем,

который отдал свою жизнь...

И з п и с ь м а к о м а н д и р а ч а с т и

М. М. Ф е в р а л е в о й.

9

Тимкину мать любили в Ельницах. И за работу любили, и просто так. А некоторые еще и жалели:

– Смотри-ка на Матвеевну. И горя сколько перенесла, а все одно крепко на ногах стоит! Позавидуешь! Сам Нил Васильевич, как что, с ней советуется.

– Да, не просто: одного мужа потерять, и второго, и ребят вырастить, в люди вывести...

– А сама-то как в войну жила. И дом на себе, и плуг таскала, сеяла одна. И партизанам помогала. А сохранилась Матвеевна, держится!

Однажды Тимка услышал, будто в детстве матери жилось плохо. Бабушка материна мать - крутого характера была. Говорили, и била она мамку, и против колхоза выступала, а мужа своего прямо в могилу свела. И еще, что была она очень жадна до денег.

– Мам, - попросил Тимка, - расскажи, как ты маленькой была, как тогда было?

– А что?
– удивилась мать.
– Жила, как все люди жили. В мирное время жили. О войне тогда никто и не помышлял. Хоть и шла она уже по миру, а мы все думали: не коснется нас, стороной обойдет...

– Ну?
– спросил Тимка.

– Что "ну"? В школу бегала, пионерскими делами занималась, работала...

– А верно, что дома били тебя?
– опять спросил Тимка.

– Ну что ты, сынок!
– возразила мать.
– Кто ж это бить меня мог? А если страдала за что, так это за Советскую власть. За что все страдали! И папка наш первый за нее жизнь отдал, и второй. И вот Петя служит...

Так ничего и не сказала. Да только Тимка все равно слышал. Не зря люди говорили. Это только на тех наговорить могут, кого не любят. А мамку любили.

Вот и теперь. Тимка смотрел на мать, понимал, что с ней что-то происходит, а узнать ничего не мог.

Мамка уже старая. Скоро сорок пять будет. Да только красивая она и на лицо и вообще. И еще - серьезная. Поначалу и не поймешь: хорошее у нее настроение или худое. Держится она одинаково. Да только Тимка уже научился отличать. Если беда какая, лицо у нее худее становится и под глазами синяки, будто не выспалась. А так - лицо круглое и синяков никаких. Ну, а морщины на лбу - так это почти у всех взрослых.

И у Тимки, наверно, будут, когда он вырастет.

А сегодня у матери и лицо похудело и синяки появились. Пока Тимка у радиоприемника сидел, он все разглядел.

Мать вымыла посуду, подмела возле печи и стала снимать с сундука коробки и чемоданы.

В сундуке лежали всякие тряпки, новые сапоги Пети, книги и бумаги.

– Ты что?
– поинтересовался Тимка.

– Да так, найти нужно, - сказала мать.

– Ты потеряла что?
– опять спросил Тимка.

– Ложился бы, Тимок, - мягко сказала мать.
– Мне бумажку надо одну найти.

Наконец она нашла на дне одного из чемоданов синюю папку, открыла ее - в ней были какие-то бумаги.

Тимка молча подошел к матери.

– Вот, ты большой уже, - сказала она и начала читать Тимке: "...Младший лейтенант Февралев Иван Константинович погиб смертью храбрых... седьмого мая тысяча девятьсот сорок пятого года..." Похоронная, видишь?

– Вижу, - сказал Тимка.

Потом мать достала еще письмо и стала читать про себя.

– А это?
– спросил Тимка.

– Письмо, - сказала мать и прочла Тимке: - "Похоронили мы его в братской могиле... Мы сохраним в наших сердцах память..."