Собрание сочинений (Том 2)
Шрифт:
На окне появляется птица - воробей не воробей, синица не синица. Пепельно-серая птица. Чуть черная птица. С белым пятном на черной голове.
– Смотри! Смотри!
– кричит Машка.
– Московка! Правда московка!
– Московка?
– не поверил я.
– А откуда ты знаешь, что московка?!
– Ты же сам мне книжку подарил, папочка!
– с укоризной произносит Машка.
– Я там все прочитала! И если хочешь знать, все про московку наизусть помню. Слушай: "...семья у нее большая: семь - десять птенцов, а гнездится она дважды в год. Осенью московки собираются стайками и путешествуют по березовым
– Вот память так память!
– сказал Витя.
– Мне бы такую!
– А ты запоминай!
– посоветовала Машка.
– Будешь запоминать и все запомнишь!
Мы с Витей уложили Машку спать, но она долго ворочалась, сопела и кряхтела.
Наконец, я не выдержал:
– Ну, что такое? Почему ты не спишь?
– Папочка, - виновато произнесла Машка, - а можно я тебе прочту про московку? Я сейчас придумала. А-а?
И она прочитала:
Есть такая птица-плутовка,
Наша москвичка-московка,
Не в Москве живет, а на даче,
Прыгает и глазки таращит.
Ест московка всех насекомых,
Только нет у нее даже дома.
Мы московке домик поставим,
Только пусть скорее лето настанет!
– Очень хорошие стихи!
– сказал я.
– Просто очень, очень хорошие! А теперь спи, московка!
Я думал не столько о Машкиных стихах, сколько о птице этой московке. Оказывается, и неприметная пичуга может о многом напомнить...
Машка уснула. Мы сидели с Витей - пили чай и смотрели телевизор. К слову, и тем хорошо тут, за городом, что и телевизор работает лучше, чем в Москве. Видимость отличная, и никаких помех.
– Пап, - вдруг сказал Витя, - а ты заметил, что Машка все о лете говорит?
– Заметил, а что? Она же у нас выдумщица!
– Нет, здесь дело не в этом, - серьезно сказал Витя.
– Просто она твой разговор с мамой тогда слышала. Помнишь, когда ты повестку о медали "За оборону Москвы" получил?
– А какой разговор?
– Ну, что вы с мамой летом собираетесь пройти по Москве-реке, Рузе, Наре, Воре, в общем - где воевали в сорок первом. Так вот, Машка боится признаться, но ей очень хочется с вами...
Теперь, кажется, и я все понял.
– Возьмем с собой Машку, - сказал я.
– Даже интереснее вместе. И для нее полезно!
Сказал, а про себя подумал... Подумал, что не вспомнил я о Машке, а она мамины медали подсчитывала. И вот мою последнюю, запоздалую, приняла куда серьезней, чем я. Для меня эта медаль была давним, пройденным, а для нее, оказывается, нынешним. Для нее? И для меня также, но только я боялся раскрыться перед Машкой, а, оказывается, надо было, необходимо было раскрыться.
Говорят, родители, взрослые родители учат детей. А вот, оказывается, и дети учат.
И если бы Машка сейчас не спала... Я бы бросился к ней и сказал бы что-то хорошее, доброе вместо одного слова: "Спасибо!" А можно было сказать ей и это "спасибо".
По телевизору выступал Махмуд Эсамбаев.
– Нравится?
– спросил я Витю.
– Нравится. Я люблю его. Здорово он танцует!
– признался Витя и через минуту вдруг добавил: - А меня вы возьмете? Мне бы очень хотелось! Ведь я, пап, хоть и взрослый, а никогда не воевал.
Конечно, я сказал, что возьмем, но, каюсь, мне было чуть-чуть не по себе.
Витя! Что ж мы забыли и его? Я забыл? А он, как и Машка...
В самом деле, не знаю, хорошо или плохо, когда человека сравнивают с птицами. Птица московка и - война. Птица московка - и вот теперь Витя. Знаю, что о птицах надо думать. Но о людях - еще больше. Ведь они, как птицы, разные...
ЛУНА И СОЛНЦЕ
Е. А. Пермяку
В сорок втором году, в январе, нашу часть на Север перебросили. До фронта было далеко, но все же не запасной полк. Сам знаешь, что такое запасной полк в тылу. Война идет, какой никогда не было, а мы, красноармейцы, загораем!
А здесь, на Севере, - налеты немецкой авиации, тревоги и сознание того, что ты не просто блох и вшей в казарме кормишь, не просто служишь, а делом занимаешься. Нам даже сказали, что от нас, именно от нас, зависят все операции на море и даже доставка продовольствия из Англии и Америки по ленд-лизу. Тогда-то мы не знали, что это такое и зачем, потом поняли, но сами слова "ленд-лиз" важно звучали для нас, мальчишек. Все думали, что, может, с этого непонятного и начнется американская и английская помощь настоящая помощь в войне. Потому что формально, ты помнишь, они с самого двадцать второго июня нас поддерживали. Но не об этом речь. Я - короче.
В Малых Ухтах - село такое, типично северное - мы расквартировались. Две недели землянки долбили, ну и всякое прочее: службу несли, по тревоге, когда немцы налетали, помогали зенитчикам и снаряды подвозить, и хоронить погибших, - в общем, батальон особого назначения. Особого - это потом так и было, а пока обслуживающая команда. Делай все, куда пошлют, помогай всем, кому нужно, плюс патрульная служба в селе.
Холода стояли адские. Тридцать пять, тридцать восемь, а то и за сорок, но это еще ничего, когда без ветра. Ветер с моря подует - а моря мы и не видели, пятьдесят километров оно от нас, - так и по малому морозу взвоешь. На что уж местные жители привычные, а в такие дни никого в селе не увидишь.
И тут вдруг он - мальчишка. Я как раз из караула в землянку свою возвращался. Было так холодно и так тихо, что казалось, все вокруг замерло и замерзло.
Избы, деревья, и ближние сопки, и само село, и небо - розовато-мутное с одного края, где опустилось солнце, и бледно-мутное с другого, где взошла луна. Жуть. Впрочем, если бы у меня обмотка на левой ноге не развязалась, я бы и не заметил этого мальчишку.
А тут остановился, варежки снял, обмотку застывающими пальцами перематываю, смотрю, а он на крыльце стоит. Закутанный, лет восьми-девяти парнишка.
– Ты что?
– спрашиваю, когда обмотку перемотал.
– Ничего, - говорит, - смотрю.
– На меня?
– спрашиваю.
– Холод же собачий, замерзнешь, иди в дом.
– Не замерзну, - отвечает. Петушиным таким голоском, но бодро.
– Я на тебя только сейчас посмотрел, а так я на луну смотрел. Ты же только сейчас подошел, а я когда смотрю...
И все с таким говорком северным, как не передашь сейчас, но тогда меня поразило это, и я подошел к парню:
– А что там, на луне, особенного?