Собрание стихотворений и поэм

Хотя могил и тех и этих поровну, Меж ними отчужденья полоса. … А некогда одни и те же вороны Клевали их застывшие глаза.

И можно до сих пор, как эхо слабое, Расслышать в гулком говоре реки, Как громыхают ружья православные, Как бьются мусульманские клинки.

И разглядеть за тем стволом березовым Сардара в позолоте эполет — На сером валуне имама грозного Он ждет через полутораста лет.

Но между ними, словно камень брошенный, Крик Байсунгура: «Не сдавайся в пле-е-н», — Звенит над вековой гунибской рощею, Чтоб кануть навсегда в бессмертной мгле.

Фельдмаршал и имам — два лютых ворога, Как кунаки, сошлись в конце войны… Орлы над головами их, как вороны, От зноя августовского пьяны.

Они круги сужают над могилами, Где те и эти спят последним сном, И в плавном их кружении магическом Пророчество судьбы заключено.

Шамиль залюбовался завороженный Полетом одинокого орла… Почудилось в тот миг имаму, может быть, Что это друг его Ахвердилав.

А вот еще один орел снижается, Как зорок его желтый, хищный взгляд… Стальное сердце дрогнуло от жалости: «Не ты ли это, мой Хаджи-Мурат?..

Прощайте же, наибы правоверные, И ты навек, Авария, прощай!.. В плену урусов я еще усерднее Молиться стану за свой бедный край.

Прощаю вас, противники суровые, Которых в горы царский гнал приказ. Перебирая четки бирюзовые, Я на чужбине вспомню и про вас.

Умолкнут пусть и пушки, и орудия — Война не может длиться без конца… Перед Аллахом поднимаю руки я, А не перед тобою, белый царь».

… На этом месте, где в годину грозную Последний штурм взорвался, как снаряд, Южанин-тополь с северной березою, Обнявшись, над могилами стоят.

Им все равно: жара ли, дождь ли, ветер ли — Они корнями цепкими сплелись, И никому за полтора столетия Не удалось их вырвать из земли.

Под солнцем плиты выцвели надгробные, Аварские и русские… Вдали От необъятной первой своей родины Они навек вторую обрели.

А кто их оскверняет в ослеплении, Народец мелкий, только и всего, И, разве что, достоин сожаления За мстительное варварство его.

Пусть разозлятся жалкие подонки На эти откровенные стихи. Погибшим Бог судья — а не потомки! — Он, милосердный, всем простит грехи.

ЖУРАВЛИ В ГУНИБЕ

Вытянув длинные белые шеи, Кажется, вот-вот вы скроетесь с глаз. Хоть и привык к расставаньям уже я, С болью щемящей взираю на вас.

Клонится жизнь, будто август, к закату, И караваны пернатых, увы, От холодов улетают куда-то, Что ж, белокрылые, медлите вы?

Там в вышине перелетная стая: «Африка! Африка!» — зычно трубит, Думая, видимо, что вы отстали, Клин ваш пытается поторопить.

Ведь не орлы же вы в самом-то деле, Что под напором осенних ветров Вечной скалистой своей колыбели Не променяют на временный кров.

Что ж не торопитесь вы на чужбину?.. Ранний над крыльями кружится снег, Вас нарядив в кружева балерины Иль в белый саван закутав навек?

Каждое утро седая аварка, Чьи сыновья на войне полегли, Сгорбившись скорбно над пламенем ярким, Молится вам, как сынам, журавли.

И молодые горянки под вечер, Хоть ненадолго, но к вам залетят Разноголосою стайкой беспечной — И затуманится девичий взгляд…

Горы и те, тяготенье нарушив, Сдвинувшись с места, сплотились тесней, Оберегая солдатские души От снегопадов, ветров и дождей.

Только они рвутся в небо Гуниба, Хоть пьедестал неотступен, как тень. Солнце над ними светящимся нимбом, Как над святыми, сияет весь день.

Грустные птицы!.. Сюда прилетели Вы из моих сокровенных стихов И одинокою белой метелью В камне застыли на веки веков.

Мир облетевшие, в горном ауле Вы обрели долгожданный покой, Будто с войны той далекой вернулись Все сыновья вместе с вами домой.

Что же вы, легкие перья роняя, Рветесь к безоблачной голубизне?.. Голову я перед вами склоняю, Белую-белую, как этот снег.

ПОСРЕДСТВЕННОСТЬ

Я не люблю посредственность судьбы, Хотя так много серости на свете Спешит склонить услужливые лбы В ту сторону, откуда дует ветер.

Бывает спор меж небом и землей - И гром, и град, и молний пантомима… И меж друзьями может грянуть бой, Лишь серость, как всегда, невозмутима.

Посредственных чиновников толпа, Как век назад толкается у трона. И катится, как под гору арба, Поклон подобострастный за поклоном.

Посредственных поэтов череда Спешит гуськом на творческую спевку, И Муза, умирая от стыда, Выходит на панель продажной девкой.

Заполонила серость все кругом, И от нее не скрыться, как ни странно. Захлопнешь дверь, забьешь гвоздями дом - Таращится она с телеэкрана.

Жужжит реклама, как веретено, Назойлива, хотя всегда убога. Она успешно выжила давно С экранов наших Пушкина и Блока.

Посредственность без меры, без конца Заполнила высокие трибуны. И микрофоны, заглушив сердца, Гремят сегодня громче горских бубнов.

Растерзана могучая страна, Разъято ложью время и пространство… И серость вновь от хаоса пьяна, Напялила корону самозванства.

Оттачивает свой имперский клюв, Поглядывая в зеркало кривое… Посредственность, тебя я не люблю, Но и вражды своей не удостою.

СУД

Когда завершится мой жизненный срок И мост мне сиратский вдали замаячит, Могучий судья, подводящий итог, Вопросами трижды мой ум озадачит.

Он спросит: — Оставивший жизнь позади, Познал ли ты счастье, по миру блуждая? И сердце, как пламя, забьется в груди, Я имя твое назову, дорогая.

Он спросит: — Оставивший жизненный шум, Познал ли ты горе на суетном свете? На грозные тучи ему покажу, Не меньше в душе моей черных отметин.

Он спросит: — Эпоха зашла, как звезда, В каком из грехов ты бы ей повинился? Лишь в том, что политиком был иногда, Хотя на земле я поэтом родился.

Но прежде, чем суд мою участь решит, Всевидящим оком всю жизнь озирая, Всевышнего я попрошу от души Найти мне местечко меж адом и раем.

Магомеду Ахмедову — моему молодому другу

Мой друг, оставляю тебе, уходя, Я книгу стихов, где чисты все страницы, В которой надежда моя, как дитя, Еще не успела на свет появиться.

Сундук своих старых и новых счетов, До коих мои кредиторы охочи… Я знаю, что ты расплатиться готов Не медью, а золотом будущих строчек.