Собрание стихотворений и поэм

… Вдали зацокали подковы. Чалма сверкнула, будто снег. И, как орел белоголовый, Взлетел к вершинам человек.

II.

Шли годы… Кровью истекая, Ползли по скалам и камням. И каркала воронья стая Злорадное: — Смирись, имам.

Не счесть ошибок и ушибов, А он, как прежде, рвется в бой — От Ахульго и до Гуниба Дорога в двадцать лет длиной.

Но все сильней терзает душу Неверная ночная мгла. Петля сжимается все туже На шее горного орла.

И девятнадцать ран тяжелых В ненастье ноют все тупей, Да смотрят исподлобья жены, Баюкая больных детей.

Знать, пробил час его молитвы, Последней на родной земле… Кто обожжен пожаром битвы, В потухшей не сгорит золе.

Беду не развести руками, И боль не вырвать из груди, Как штык… Уже на сером камне Нарядный генерал сидит.

И ждет, когда почетный пленник В чалме, сверкающей, как снег, Пред ним склонится на колени. Аминь. Отныне и навек.

III.

Напрасно, будто с пьедестала, Взирал с базальта генерал. — Сардар… Моя война устала, — Имам с достоинством сказал.

И, на груди скрестивши руки, Добавил, глядя свысока: — Вокруг меня людские муки, Разруха, голод и тоска.

Смерть храбрецов, измена трусов С лихвою пережиты мной. Но я сдаюсь царю урусов С непокорившейся душой.

Небесный знак во сне глубоком Послала нынче мне судьба — Раздался вещий глас пророка: «Состарилась твоя борьба…

Спаси израненных и слабых, И тех, кто держится едва. Пускай Гуниб — твоя Кааба, Аллаха воля такова».

Не мне Всевышнему перечить. Гроза врагов, я — раб его… Хоть бурка лет сдавила плечи, Мне все равно под ней легко.

Пусть ритм торжественно-тревожный Бубнит походный барабан, Кинжал войны я прячу в ножны — Прощай, мой бедный Дагестан.

IV.

Когда в расплавленном зените Была полдневная жара, Имам спустился вниз при свите Под громогласное: «Ур-р-р-ра»…

Как молоко, вскипело солнце, Обрызгав пеной небеса. Конвой покачивался сонно, Не в силах разлепить глаза.

Но замерли почетным строем Поручики и унтера Перед таинственным героем Невозмутимым, как гора.

Сверкали, словно эполеты, Скупые слезы светлых глаз… С тех пор для русских стал поэтов Любовью вечной ты, Кавказ.

Арба на мостике горбатом, Вокруг мундиров кутерьма И, будто знамя газавата, Седая пыльная чалма.

… О, Русь! Все степь да степь без края — Певуч протяжный твой язык. Но слов его не понимает От лиха сгорбленный старик.

Кому не горек путь без друга?.. Наибы в сечах полегли, И далека еще Калуга От терской и донской земли.

Гимры же?.. Хоть подать рукою, Но все же дальше, чем она, Как эта вот над головою Чужая полная луна.

V.

Скрипит, качается кибитка. Зло чертыхается конвой. Нет для имама хуже пытки, Чем отупляющий покой.

Не спится… Тягостна дорога. Но думает о том мюрид, Как полумесяц круторогий Над плоской саклею горит.

И как от речки спозаранку, До петухов успевши встать, Кувшин с водой несет горянка, Лицом похожая на мать.

Прозрачны прошлого картины… А настоящее впотьмах, Где цепких мыслей паутина Способна враз свести с ума.

Воюют чувства в сердце львином И на две части рвут его: В одной — российская равнина. В другой — Гуниб и Ахульго.

Там, в прошлом — подвиги и слава На перекрестке двух Койсу. А здесь — великая держава, Творящая неправый суд.

Там — горсть родной земли и воли В кольце штыков и черных дул. А здесь — широкий пояс Волги Империю перетянул.

… И вдруг Шамиль расхохотался: Он вспомнил странного орла, Что на штандарте развевался, Для схватки распластав крыла.

Как будто бы двуглавый хищник Напоминал ему без слов: Мол, у меня не две, а тыщи Некоронованных голов.

Имам насупился угрюмо, Глаз не смыкая до утра, Он черные, как четки, думы Взволнованно перебирал.

В Медине путь закончив долгий, Он понял вдруг, от бед устав, Что реки горные и Волга Впадают в Каспий неспроста. Сказание о русском докторе

Говорят: в боевые былые года, Что овеяны славою предков, На высоком холме у аула Салта1 Был Шамиль ранен пулею меткой.

Застонал он от боли, надеясь, что стон В жаркой схватке, как выстрел, утонет… Но стремглав окружили имама пять жен, Как пять пальцев на сжатой ладони.

Говорят: прикрывая платками уста, Причитали они бестолково И послали мюридов во вражеский стан Пригласить самого Пирогова.

Через час знаменитый хирург к Шамилю Подошел торопливой походкой И негромко сказал: — Я его исцелю, — инструмент доставая походный.

Говорят: истекающий кровью имам Вдруг очнулся и выкрикнул сипло: — Я себя, как барана, вам резать не дам, Есть во мне еще прежняя сила!

Стиснув рану кровавую левой рукой, Сжал он в правой дамасскую саблю И с гортанными криками ринулся в бой, Мстя за каждую горскую саклю.

Говорят, что полдюжины ран штыковых Получил он в бою этом снова… И опять снарядили джигитов лихих В русский лагерь искать Пирогова.

Славный лекарь, явившись и на этот раз, Разложил инструмент под чинарой. Он имама от верной погибели спас, Чем ужасно разгневал сардара.

Говорят: Пирогов не рубил сгоряча, Но ответил вельможе достойно, Что считает он истинным долгом врача Ненавидеть кровавые войны.

— Пуля дура, — сказал он, — и ей наплевать Православный ты иль мусульманин, Как на то, где от крика зайдется вдова, В Ашильте или, скажем, в Рязани.

Говорят, что от крови ржавела земля Под простреленным стягом пророка, Что не раз из беды выручал Шамиля. Появлявшийся вовремя доктор.

Много в жизни видавший, он был поражен, Как собрав ослабевшую волю, Горделивый имам в окружении жен Не стонал, а смеялся от боли.

Говорят, что однажды спросили его, Как терпеть ему боль удается?.. Под безжалостным лезвием он отчего Не кричит, не мычит, а смеется?

Тут Шамиль на столпившихся жен указал — И разгадка простой оказалась: Ни горячий свинец, ни каленый кинжал Не страшнее, чем женская жалость.

Говорят, коль мужчина, вскочив на коня, Принимает нагайку от милой, Он летит в смертный бой, удилами звеня, Богатырскую чувствуя силу.

Потому-то аварское наше плато Не слыхало ни жалоб, ни стонов, Что с мюридами рядом, накинув чохто2, Воевали их верные жены.

Говорят, если вырвется вдруг из груди Стон случайный, как дерево с корнем, То горянка вовеки его не простит, Хоть и кажется с виду покорной.