Сочинения. Письма

ШУТКА

Негритянский танец твой хорош, И идет тебе берет пунцовый, И едва ль на улице Садовой Равную тебе найдешь. Есть своя повадка у фокстрота, Хоть ему до русских, наших, — где ж!.. Но когда стоишь вполоборота, Забываю, что ты де-ла-ешь. И покуда рядом нет Клычкова, Изменю фольклору — каково! Румба, значит. Оченно толково. Крой впристучку. Можно. Ничего. Стой, стой, стой, прохаживайся мимо. Ишь, как изучила лисью рысь. Признаю всё, что тобой любимо, Радуйся, Наталья, веселись! Только не забудь, что рядом с нами, Разбивая острыми носами Влаги застоялый изумруд, По «Москве» под злыми парусами Струги деда твоего плывут. Март 1934

СТИХИ В ЧЕСТЬ НАТАЛЬИ

В наши окна, щурясь, смотрит лето, Только жалко — занавесок нету, Ветреных, веселых, кружевных. Как бы они весело летали В окнах приоткрытых у Натальи, В окнах незатворенных твоих! И еще прошеньем прибалую — Сшей ты, ради бога, продувную Кофту с рукавом по локоток, Чтобы твое яростное тело С ядрами грудей позолотело, Чтобы наглядеться я не мог. Я люблю телесный твой избыток, От бровей широких и сердитых До ступни, до ноготков люблю, За ночь обескрылевшие плечи, Взор, и рассудительные речи, И походку важную твою. А улыбка — ведь какая малость! — Но хочу, чтоб вечно улыбалась — До чего тогда ты хороша! До чего доступна, недотрога, Губ углы приподняты немного: Вот где помещается душа. Прогуляться ль выйдешь, дорогая, Всё в тебе ценя и прославляя, Смотрит долго умный наш народ, Называет «прелестью» и «павой» И шумит вослед за величавой: «По стране красавица идет». Так идет, что ветви зеленеют, Так идет, что соловьи чумеют, Так идет, что облака стоят. Так идет, пшеничная от света, Больше всех любовью разогрета, В солнце вся от макушки до пят. Так идет, земли едва касаясь, И дают дорогу, расступаясь, Шлюхи из фокстротных табунов, У которых кудлы пахнут псиной, Бедра крыты кожею гусиной, На ногах мозоли от обнов. Лето пьет в глазах ее из брашен, Нам пока Вертинский ваш не страшен — Чертова рогулька, волчья сыть. Мы еще Некрасова знавали, Мы еще «Калинушку» певали, Мы еще не начинали жить. И в июне в первые недели По стране веселое веселье, И стране нет дела до трухи. Слышишь, звон прекрасный возникает? Это петь невеста начинает, Пробуют гитары женихи. А гитары под вечер речисты, Чем не парни наши трактористы? Мыты, бриты, кепки набекрень. Слава, слава счастью, жизни слава. Ты кольцо из рук моих, забава, Вместо обручального одень. Восславляю светлую Наталью, Славлю жизнь с улыбкой и печалью, Убегаю от сомнений прочь, Славлю все цветы на одеяле, Долгий стон, короткий сон Натальи, Восславляю свадебную ночь. Май 1934

ИРТЫШ

Камыш высок, осока высока, Тоской набух тугой сосок волчицы, Слетает птица с дикого песка, Крылами бьет и на волну садится. Река просторной родины моей, Просторная, Иди под непогодой, Теки, Иртыш, выплескивай язей — Князь рыб и птиц, беглец зеленоводый. Светла твоя подводная гроза, Быстры волны шатучие качели, И в глубине раскрытые глаза У плавуна, как звезды, порыжели. И в погребах песчаных в глубине, С косой до пят, румяными устами, У сундуков незапертых на дне Лежат красавки с щучьими хвостами. Сверкни, Иртыш, их перстнем золотым! Сон не идет, заботы их не точат, Течением относит груди им И раки пальцы нежные щекочут. Маши турецкой кистью камыша, Теки, Иртыш! Любуюсь, не дыша, Одним тобой, красавец остроскулый. Оставив целым меду полковша, Роскошествуя, лето потонуло. Мы встретились. Я чалки сам отдам, Я сердца вновь вручу тебе удары… По гребням пенистым, по лебедям Ударили колеса «Товар-пара». Он шел, одетый в золото и медь, Грудастый шел. Наряженные в ситцы, Ладонь к бровям, сбегались поглядеть Досужие приречные станицы. Как медлит он, теченье поборов, Покачиваясь на волнах дородных… Над неоглядной далью островов Приветственный погуливает рев — Бродячий сын компаний пароходных. Катайте бочки, сыпьте в трюмы хлеб, Ссыпайте соль, которою богаты. Мне б горсть большого урожая, мне б Большой воды грудные перекаты. Я б с милой тоже повстречаться рад — Вновь распознать, забытые в разлуке, Из-под ресниц позолоченный взгляд, Ее волос могучий перекат И зноем зацелованные руки. Чтоб про других шепнула: «Не вини…» Чтоб губ от губ моих не отрывала, Чтоб свадебные горькие огни Ночь на баржах печально зажигала. Чтобы Иртыш, меж рек иных скиталец, Смыл тяжкий груз накопленной вины, Чтоб вместо слез на лицах оставались Лишь яростные брызги от волны! Август 1934

ГОРОЖАНКА

Горожанка, маков цвет Наталья, Я в тебя, прекрасная, влюблен. Ты не бойся, чтоб нас увидали, Ты отвесь знакомым на вокзале Пригородном вежливый поклон. Пусть смекнут про остальное сами. Нечего скрывать тебе — почто ж! — С кем теперь гуляешь вечерами, Рядом с кем московскими садами На высоких каблуках идешь. Ну и юбки! До чего летучи! Ситцевый буран свиреп и лют… Высоко над нами реют тучи, В распрях грома, в молниях могучих, В чревах душных дождь они несут. И, темня у тополей вершины, На передней туче, вижу я, Восседает, засучив штанины, Свесив ноги босые, Илья. Ты смеешься, бороду пророка Ветром и весельем теребя… Ты в Илью не веришь? Ты жестока! Эту прелесть водяного тока Я сравню с чем хочешь для тебя. Мы с тобою в городе как дома. Дождь идет. Смеешься ты. Я рад. Смех знаком, и улица знакома, Грузные витрины Моссельпрома, Как столы на пиршестве, стоят. Голову закинув, смейся! В смехе, В громе струй, в ветвях затрепетав, Вижу город твой, его утехи, В небеса закинутые вехи Неудач, побед его и слав. Из стекла и камня вижу стены, Парками теснясь, идет народ. Вслед смеюсь и славлю вдохновенно Ход подземный метрополитена И высоких бомбовозов ход. Дождь идет. Недолгий, крупный, ранний — Благодать! Противиться нет сил! Вот он вырос, город всех мечтаний, Вот он встал, ребенок всех восстаний, — Сердце навсегда мое прельстил! Ощущаю плоть его большую, Ощущаю эти этажи, — Как же я, Наталья, расскажи, Как же, расскажи, мой друг, прошу я, Раньше мог не верить в чертежи? Дай мне руку. Ты ль не знаменита В песне этой? Дай в глаза взглянуть. Мы с тобой идем. Не лыком шиты — Горожане, а не кто-нибудь. Сентябрь 1934

КЛЯТВА НА ЧАШЕ

Брата я привел к тебе, на голос Обращал вниманье. Шла гроза. Ядра пели, яблоко кололось, Я смотрел, как твой сияет волос, Падая на темные глаза. Голос брата неумел и ломок, С вихрями грудными, не простой — Ямщиковских запевал потомок, Ярмарочный, громкий, золотой. Так, трехкратным подтвержденьем славной, Слыханной и прочной простоты, Тыщи лет торжествовавшей, явной, Мы семьей сидели равноправной — Брат, моя поэзия и ты. Брат держал в руках своих могучих Чашу с пенным, солнечным вином, Выбродившим, выстоянным в тучах, Там, в боч а гах облачных, шатучих, Там, под золотым веретеном! Брат рожден, чтоб вечно отражалась В нем страна из гнева и огня, Он — моя защита и родня, Он — всё то, что позади осталось, Всё, что было милым для меня. Чаша у тебя в руках вторая… Ты ее поднимешь вновь и вновь, Потому что, в круг нас собирая, Вкруг нее, горя и не сгорая, Навсегда написано: любовь. Как легко ты эту держишь тяжесть — Счастие, основу, вечный свет! Вот он бродит, пенясь и куражась, Твой настой из миллионов лет! Сколько рук горячих исходила Эта чаша горькая, пока И твоя в ней потонула сила? Я ее, чтоб ты сильней любила, Поцелую в мутные бока. Я клянусь. На чем мне больше клясться? Нет замены, верен твой сосуд — Начиная плакать и смеяться, Дети, им рожденные, теснятся, Громко матерям соски сосут. Ну, а я? На лица глядя ваши, Радуюсь, скорблю, но на беду Я средь вас, соратник ваш, без чаши… Где ее, скажите мне, найду? Я стою пред миром новым, руки Опустив, страстей своих палач, Не познавший песни и науки. Позади — смятенье и разлуки, Хрип отцовский, материнский плач. Впереди, с отставшим не считаясь, Часовые заняли места. Солнце косо вылетит. Шатаясь, Гибельная рухнет чернота. Так смелей! Сомнения разрушу, Вместе с ними, молодость, вперед! Пусть я буду проклят, если струшу, Пусть тогда любовь мою и душу, Песнь мою гранатой разорвет! 1934

ПОСЛАНИЕ К НАТАЛИИ

Струей грохочущей, привольной Течет кумыс из бурдюка. Я проживаю здесь довольный, Мой друг, и счастливый пока. Судьбы свинчаткою не сбитый, Столичный гость и рыболов, Вдыхаю воздух знаменитый Крутых иртышских берегов. На скулах свет от радуг красных, У самых скул шумит трава — Я понимаю, сколь прекрасны Твои, Наталия, слова. Ты, если вспомнить, говорила, Что время сердцу отдых дать, Чтобы моя крутая сила Твоей красе была под стать. Вот почему под небом низким Пью в честь широких глаз твоих Кумыс из чашек круговых В краю родимом и киргизском, На кошмах сидя расписных! Блестит трава на крутоярах… В кустах гармони! Не боюсь! В кругу былин, собак поджарых, В кругу быков и песен старых Я щурюсь, зрячий, и смеюсь, И лишь твои припомню губы, Под кожей Яблоновый сок — Мир станет весел и легок: Так грудь целует после шубы Московский майский ветерок. Пусть яростней ревут гармони, Пусть над обрывом пляшут кони, Пусть в сотах пьяный зреет мед, Пусть шелк у парня на рубахе Горит, и молкнет у девахи Закрытый поцелуем рот. Чтоб лета дальние трущобы Любови посетила власть, Чтоб ты, мне верная до гроба, Моя медынь, моя зазноба, Над миром песней поднялась. Чтобы людей полмиллиона Смотрело, головы задрав, Над морем слав, над морем трав И подтвердило мне стозвонно, Тебя выслеживая: прав. Я шлю приветы издалёка, Я пожеланья шлю… Ну что ж? Будь здорова и краснощека, Ходи стройней, гляди высоко, Как та страна, где ты живешь. 1934

ПЕСНЯ ЮГО-ЗАПАДНЫХ СЛАВЯН

Прискакали два лыцаря к красотке, У красотки вся квартера освещена. Выставила им водки и селедки, Полюбовника за дверь выставила она. Звякали уздечками серебряными кони На привязи. Огни потушил телеграф. Дала красотка лыцарям по иконе, Но полюбовник, «смертию смерть поправ», Вновь возвратился в обогретое место, По-другому повернулось дело теперь: Он ее жених, а красотка — его невеста, Дверь закрыта. Лыцари, выламывайте напрочь дверь! 1934

ДРУГУ-ПОЭТУ

Здравствуй в расставаньи, брат Василий! Август в нашу честь золотобров, В нашу честь травы здесь накосили, В нашу честь просторно настелили Золотых с разводами ковров. Наши песни нынче подобрели — Им и кров, и пр и басень готов. Что же ты, Василий, в самом деле Замолчал в расцвет своих годов? Мало сотоварищей мне, мало, На ладах, вишь, не хватает струн. Али тебе воздуху не стало, Золотой башкирский говорун? Али тебя ранняя перина Исколола стрелами пера? Как здоровье дочери и сына, Как живет жена Екатерина, Князя песни русския сестра? Знаю, что живешь ты небогато, Мой башкирец русский, но могли Пировать мы все-таки когда-то — Высоко над грохотом Арбата, В зелени московской и пыли! По наследству перешло богатство Древних песен, сон и бубенцы, Звон частушек, что в сенях толпятся… Будем же, Василий, похваляться, Захмелев наследством тем, певцы. Ну-ка спой, Василий, друг сердечный, Разожги мне н а сердце костры. Мы народ не робкий и не здешний, По степям далеким безутешный, Мы, башкиры, скулами остры. Как волна, бывалая прибаска Жемчугами выстелит пути — Справа ходит быль, а слева — сказка, Сами знаем, где теперь идти. Нам пути веселые найдутся, Не резон нам отвращаться их, Здесь, в краю берез и революций, В облаках, в знаменах боевых! 1934

В ЗАЩИТУ ПАСТУХА-ПОЭТА

Вот уж к двадцати шести

Путь мой близится годам,

А мне не с кем отвести

Душу, милая мадам.

Лукавоглаз, широкорот, тяжел, Кося от страха, весь в лучах отваги, Он в комнату и в круг сердец вошел И сел средь нас, оглядывая пол, Держа под мышкой пестрые бумаги. О, эти свертки, трубы неудач, Свиная кожа доблестной работы, Где искренность, притворный смех и плач, Чернила, пятна сальные от пота. Заглавных букв чумные соловьи, Последних строк летящие сороки… Не так ли начинались и мои С безвестностью суровые бои, — Всё близились и не свершались сроки! Так он вошел. Поэзии отцы, Откормленные славой пустомели, Говоруны, бывалые певцы Вокруг него, нахохлившись, сидели. Так он вошел, смиренник. И когда-то Так я входил, смеялся и робел, — Так сходятся два разлученных брата: Жизнь взорвана одним, другим почата Для важных, может, иль ничтожных дел. Пускай не так сбирался я в опасный И дальний путь, как он, и у меня На золотой, на яростной, прекрасной Земле другая, не его родня. Я был хитрей, веселый, крепко сбитый, Иртышский сплавщик, зейский гармонист, Я вез с собою голос знаменитый Моих отцов, их гиканье и свист… …Ну, милый друг, повертывай страницы, Распахивай заветную тетрадь. Твое село, наш кров, мои станицы! О, я хочу к началу возвратиться — Вновь неумело песни написать. Читай, читай… Он для меня не новый, Твой тихий склад. Я разбираю толк: Звук дерева нецветшего, кленовый Лесных орешков звонкий перещелк. И вдруг пошли, выламываясь хило, Слова гостиных грязных. Что же он? Нет у него сопротивленья силы. Слова идут! Берут его в полон! Ах, пособить! Но сбоку грянул гогот. Пускай теперь высмеивают двух — Я поднимаюсь рядом: «Стой, не трогай! Поет пастух! Да здравствует пастух! Да здравствует от края и до края!» Я выдвинусь вперед плечом, — не дам! Я вслед за ним, в защиту, повторяю: «Нам что-то грустно, милая мадам». Бывалые охвостья поколенья Прекрасного. Вы, патефонный сброд, Присутствуя при чудосотворенье, Не слышите ль, как дерево поет?.. 1934

ОБОЗ

Снегиревая заря, мерзлая божья рябина, Кровь на льду, раскрасневшийся край земли… Под синим широким небом через равнину Обозы шли В щелканьи кнутов, в пугливом ржаньи Закурчавившихся от мороза коней, И кругом их летали «прощай», «до свиданья», Да вороны, да редкие звезды огней. И деревни, как скопища ведьм небывалых, Им махали ручищами мельниц, крича: — Не забыла ли Машенька полушалок? — Нет ли с вами Игнатия Лукича? Но молчали укутанные в овчины Обозники, от злобы сводило у них Пальцы твердые, как лучина, И литовки бровей на лицах глухих, Лавошники кутались в одеялы, Их глаза, что гири, были тупы. И, бороды развевая, рядом шагали Одичавшие от голода попы. И мерно ладонь в ладонь ударяли, Вслушиваясь в обозные бубенцы, Коршунами сидя на мешках с сухарями, Накопители — кулаки и купцы. Дышали хрипло их подруги, Тяжелые, как гроба, Высокие, как праздничные дуги, Красногубые и без лба, И в самом конце, снег обминая Сапожками: «Дойдем, ни черта!» — Влачилась неприкаянная, блатная, Иссволочившаяся мелкота. Так всё дальше — к северу, к концу России, Молча, сквозь небывалый мороз, Сквозь ветры протяжливые и косые Передвигался обоз. Поблескивал месяц в конских гривах, Не оставляя за собою следа, Шла золотая орда юродивых, Окоченевшие от ненависти стада. А позади комсомольцы, главари-буяны, Позванивая в лунную медь, Широко развертывали баяны, Тяжелые от счастья запеть, В лунную медь позванивая, Чтобы наутро, песней пьяна, Легче дышала, невиданная, незнаемая, Солнцем объятая страна. 1934

АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЕ ГЛАВЫ

1

Широк и красен галочий закат. Вчера был дождь. В окоченевших кадках, Томясь, ночует черная вода, По водосточным трубам в ночь подряд Рыдания теснились. Ветром сладким До горечи пропахла лебеда. И кудри царские по палисадам, Как перенесть я расставанье смог? И на иконах белокудрый бог, И голубей под крышей воркованье… Вот родина! Она почти что рядом. Остановлюсь. Перешагну порог. И побоюсь произнести признанье. ………………………………………….. Так вот где начиналась жизнь моя! Здесь канареечные половицы Поют легонько. Рыщет свет лампад, В углах подвешен. Книга «Жития Святых», псалмы. И пологи из ситца. Так вот где жил я двадцать лет назад! Вот так — лишь только выйдешь на крыльцо, Спокойный ветер хлынет от завозен, — Тяжелый запах сбруи и пшениц… О, вёсен шум и осени винцо! Был здесь январь, как горностай, морозен, А лето жарче и красней лисиц. В загоне кони, ржущие из мглы… Так вот она, мальчишества берлога — Вот колыбель сумятицы моей! Здесь, может, даже удочки целы. Пойти сыскать, подправить их немного И на обрыв опять ловить язей. Зачем мне нужно возвращать назад Менял ладони, пестрые базары, Иль впрямь я ждал с томленьем каждый год: Когда же мимо юбки прошумят Великомученицы Варвары И солнце именинное взойдет?.. Ведя под ручку шумных жен своих, Сходились молчаливые соседи, И солнце смех раздаривало свой, Остановясь на рожах их тупых, На сапогах, на самоварной меди… Неужто это правило душой?