Сокровенное таинство

– Он выехал с Джулианой из Андовера рано поутру, – сказал Николас, – это видели трое слуг, но им велено было остаться и дожидаться его возвращения. А вернулся он только поздно вечером, так что им пришлось там заночевать, чтобы не пускаться в обратный путь на ночь глядя. Это при том, что Уэрвелль всего в трех-четырех милях от Андовера.

– И он был единственным, – добавил кипевший от ярости Крус, – кто пользовался полным доверием сестры и должен был знать, не мог не знать, какой ценный вклад везла она в монастырь.

– А что она везла? – немедленно спросил Хью. Память у шерифа была превосходной, ему ничего не надо было повторять дважды.

– С ней были деньги, три сотни монет серебром, и кое-какая церковная утварь. Милорд, я приказал своему писцу составить полный перечень того, что она увезла с собой. Он сделал две копии, и мы доставили их сюда. Мы решили один список отдать вам, чтобы вы смогли поискать эти вещи в здешних краях, откуда родом этот человек, Адам Гериет. Второй Гарнэдж возьмет с собой и будет искать в окрестностях Винчестера, Андовера и Уэрвелля, где пропала моя сестра.

– Это правильно, – удовлетворенно кивнул Хью. – Монеты, конечно, не сыскать, а вот из церковной утвари что-то, может, и найдется.

Он взял протянутый Николасом свиток и, сдвинув брови, прочел:

– Первое: пара серебряных подсвечников, выполненных в виде высоких кубков, обвитых виноградной лозой, к которым серебряными же цепочками крепятся щипцы для снятия нагара, украшенные орнаментом в виде виноградных листьев. Второе: алтарный крест длиной в мужскую ладонь, серебряный, на серебряном же пьедестале в виде трехступенчатой пирамиды, инкрустированный агатами и аметистами, и парный ему наперсный крест для священника, длиной с мизинец, украшенный такими же камнями, на тонкой серебряной цепочке. Третье: маленькая серебряная дарохранительница с гравировкой в виде листьев папоротника. Помимо того, принадлежавшие леди украшения: ожерелье из полированных камней, какие добывают на холмах Понтсбери, серебряный браслет с гравировкой в виде усиков горошка и серебряное колечко, покрытое эмалевым узором из желтых и голубых цветов…

Хью оторвал взгляд от пергамента.

– Безусловно, по такому описанию можно узнать любую из этих вещиц, если она попадется на глаза. Будьте уверены, я познакомлю с этим списком всех своих людей, и они будут искать по всему графству, но мне кажется, что скорее эти вещи всплывут на юге. Зато здесь, возможно, удастся разузнать что-нибудь об этом человеке. Если он местный, в этих краях у него должны быть родные, может, они что-нибудь знают. Вы говорите, он подался в солдаты?

– Да, всего через несколько недель после возвращения из этой поездки. Тогда только что преставился мой отец, а граф Валеран, наш сеньор, потребовал прислать ему отряд на подмогу. Этот малый, Адам Гериет, вызвался сам.

– А он что, молод? – спросил Хью.

– Куда там, ему за пятый десяток перевалило. Но он еще крепок и мастер управляться хоть с мечом, хоть с луком. У отца он служил лесником и ловчим. Графу Валерану повезло, что заполучил такого солдата. Остальные мои люди были помоложе, но куда им до него, сноровка не та.

– А откуда он вообще взялся, этот Гериет? Если он служил вашему отцу, то наверняка и родился в одном из ваших маноров.

– Он младший сын свободного арендатора, родом из Харпекота, где его отец обрабатывал надел. Потом этот надел унаследовал его старший брат, а сейчас там вроде бы хозяйничает его племянник. Мой отец говорил, что Адам не был особо близок с родней, но кто знает, может, там и удастся напасть на его след.

– Стало быть, больше родни у него нет? Он что, и женат не был?

– Женат не был, это точно. Что же до других его родных, то я о них никогда не слышал, но вполне вероятно, что кто-то из этой семьи и живет неподалеку от Харпекота.

– Ладно, – решительно заявил Хью, – это предоставьте мне, я проверю, хотя и сомневаюсь, что его занесет в наше графство, коли с родней он не в ладах. Скорее вы, Николас, что-нибудь разузнаете там, на юге. Вы уж постарайтесь!

– Непременно, – мрачно отозвался Николас и, сунув за пазуху свиток с описью имущества Джулианы, поднялся, чтобы побыстрее взяться за дело. – Только сперва мне надо навестить лорда Годфрида и заверить его, что я не откажусь от поисков, пока остается хоть крупица надежды. А потом в путь!

Сказав это, Николас попрощался и быстро удалился. Поднялся и Крус. Он недоверчиво взглянул на Берингара, как будто опасался, что молодой шериф не проявит должного рвения, добиваясь справедливого возмездия за поруганную честь его рода.

– Ну что ж, оставлю это на вас, милорд, – промолвил он, – надеюсь, что вы сделаете все возможное.

– Не сомневайтесь, – сухо ответил Берингар. – А вы возвращаетесь в Лэ? Я спрашиваю потому, что должен знать, где найти вас, если возникнет нужда.

Крус кивнул и ушел, судя по всему, не слишком успокоенный. У ограды он оглянулся, словно ожидая, что шериф вот-вот вскочит на коня и помчится во весь опор разыскивать злодея.

Хью проводил его холодным взглядом и повернулся к брату Кадфаэлю.

– Вообще-то мне и впрямь стоит поторопиться, – ухмыльнулся он, – а то не ровен час, он доберется до этого молодчика раньше меня, и тогда, боюсь, не обойдется без переломанных костей, а то и свернутой шеи. Может, этому Гериету в конце концов и придется лишиться головы, только все должно быть по закону, и нечего Крусу брать это на себя.

Берингар дружески похлопал Кадфаэля по спине и, уже собравшись уходить, обронил на прощание:

– Слава Богу, что королева с императрицей перестали пока гоняться друг за другом. Глядишь, и мы удачно поохотимся – только дичь у нас, конечно, помельче.

Брат Кадфаэль отправился к вечерне с неспокойным сердцем. Он представлял себе девушку верхом на коне, с седельными сумами, набитыми деньгами и драгоценной утварью, которая неизвестно зачем покинула своих спутников всего в нескольких милях от цели, а затем бесследно исчезла. Словно облачко тумана под утренним солнцем: дунул ветерок – и оно растаяло. Два человека – молодой и умудренный годами – принимали ее судьбу близко к сердцу, и если бы оба они, Николас и Хумилис, узнали, что она упокоилась с миром, мир со временем снизошел бы и на их души. Сейчас же им оставалось лишь теряться в догадках, а нет ничего хуже неизвестности.

Перед началом службы аббат Радульфус объявил, что отроки отныне не будут допускаться к постригу, ибо на такой шаг человек должен идти по доброй воле и после зрелого размышления. Однако Рун, уже успевший дать обет, стоял среди своих сверстников, послушников и учеников монастырской школы, с воодушевлением распевая псалмы, и на лице его сияла счастливая улыбка. Юный и непорочный, он не ведал греховных страстей, которые терзали многих, но был одарен чудесной способностью чувствовать чужую боль и сострадать ей.

В это время года к вечерне еще не смеркалось, храм был наполнен солнечным светом, и оттого цветущая красота Руна сияла еще ярче. Лучезарный блеск ее отражался в мрачных, черных глазах Уриена, сжигаемого мукой порочной страсти.

Брат Фиделис стоял в тени, держась поблизости от Хумилиса. Он не глядел по сторонам и не участвовал в общем хоре, ибо все равно не мог петь, а внимательно и настороженно следил за своим другом, готовый в любую минуту поддержать его немощное тело.

«Ну что ж, – подумал брат Кадфаэль, – вечерня вечерней, но ежели ты принял на себя обязанность заботиться о ближнем и никогда об этом не забываешь, никто тебя не осудит – ни Господь, ни Святой Бенедикт».